«Притащенная» наука - [126]

Другой конец той же палки – внезапно лопнувший пузырь липовой социалистической экономики. На поверку она оказалась также «штучной», т.е. годной для применения только в своей стране. Ясно, что оба эти конца состыковать было невозможно. Отсюда и характерные парадоксы существования постсоветской науки (на некоторых из них мы останавливались), и хлынувший на Запад поток «умов», и полная растерянность демократических правителей, не понимающих, что следует предпринять в этой отчетливо парадоксальной ситуации.

Вообще говоря, существуют всего две альтернативные возможности. Первая якобы опирается на «заботу о человеке»: никого не трогать, ничего не рушить, пусть все идет как предрасположено. Люди будут на месте, а что там станется с наукой, – дело второстепенное. Вторая исходит из прямо противоположного: надо спасать те отрасли науки, где мы еще что-то можем, остальным – резко сократить финансирование, и пусть, коли хотят жить, сами о себе заботятся.

Уже к началу нового столетия верх все же одержал второй подход.

Ранее, напомню, развитие науки «по всему фронту» было ориентировано только на оборону и международный престиж и поощрялось в СССР не из-за финансовой мощи страны, а из-за ставшего традиционным существования «первой в мире страны социализма» в условиях осажденной крепости [705]. И хотя, как точно заметил Ж.А. Медведев, «Россия сегодня не может поддерживать сложную научную инфраструктуру бывшей супердержавы» [706], очень долго никто не брал на себя ответственность за решение – а что все же поддерживать, чтобы сохранить свое научное лицо хотя бы в отдельных областях знания?

Происходило поэтому равномерное усыхание всех естественных и технических наук, ибо уже был перейден тот критический порог финансирования, за которым наступила полная остановка исследовательского процесса: у химиков не было и нет средств на закупку новых приборов и даже реактивов, физики также не в состоянии строить необходимые для экспериментов установки, геологи прекратили полевые экспедиционные работы, выезжают лишь единицы на полученные гранты.

И еще я не знаю, как оценить такого рода отставание наших высокотехнологичных отраслей науки: как принципиальное или все же временное – наладится финансирование и мы опять будем «впереди планеты всей». Речь идет о продаже патентов и лицензий: если США в 1994 г. продали их 444 тыс., то Россия – всего 4 тыс., чуть больше Венгрии и меньше Испании [707].

* * * * *

Итак, российской науке сегодня плохо по всем статьям: она сидит на голодном пайке, теряет наиболее перспективные кадры, резко, как шагреневая кожа, сокращается. Это касается, повторяю, всей науки.

Однако все разговоры во ее спасение ведутся только вокруг Академии наук. Об этом свидетельствуют указы и речи как первого, так и второго президентов России, многочисленные статьи в научной периодике, публицистически острые материалы в средствах массовой информации. О ведомственной и вузовской науке никто не вспоминает.

Если в этом и состоит структурная перестройка нашей науки, то можно заранее сказать, что более 90% ее былой численности сознательно обрекли на умирание. В этом, кстати, выражается еще один парадокс сегодняшнего дня.

На самом деле, еще в конце 80-х годов на долю Академии наук приходилось лишь 4% затрат [708], а 96% поглощала ведомственная (отраслевая) и вузовская наука.

Правда, подобные цифры – вещь лукавая, ибо нет достоверных данных ни о численности научных сотрудников, занятых в разных по ведомственной принадлежности «науках», ни о суммарных затратах. Однако порядок цифр все же устанавливается достаточно надежно. Действительно, в 1988 г. в стране было 1522,2 тыс. научных и научно – педагогических кадров. Из них в академическом секторе было занято лишь 149 тыс. человек, т.е. 9,8% научного потенциала страны. На долю же АН СССР приходилось всего 4,1% всех научных и научно-педагогических работников [709]. По другим данным на конец 1990 г. в Академии трудилось 140 тыс. человек, из них 65 тысяч научных работников [710]. По данным же президента АН СССР Г.И. Марчука на конец 1991 г. численность Академии составила 160 тыс. человек, из них 66 тыс. научных работников [711].

Если верить этим данным, то процесс вырисовывается довольно странный: наука стала заметно нищать, а желающих работать в ней заметно прибавилось? Что-то в это не верится.

То, что численность сотрудников Академии год от года росла, мы уже отмечали. Дополнительно все же заметим, что за 25 лет (с 1965 по 1990 г.) число занятых в академическом секторе науки возросло в 3,1 раза. Когда в 1992 году начался финансовый крах российской науки, то быстро осознали цену ее экстенсивного роста при советской власти. На общем собрании Академии наук ее президент Ю.С. Осипов обратился к собравшимся с вопросом: насколько стратегически было необходимо «разбухание Академии?» [712]. Теперь же за подобную, с позволения сказать, «стратегию» приходилось расплачиваться. Причем в жертву были принесены не случайные для науки люди, в изобилии расплодившиеся за прежние годы, – они мертвой хваткой держались за свои места; ушли же молодые, энергичные и дееспособные – те, кто считался потенциалом российской науки.