«Притащенная» наука - [118]
И последняя цитата на эту тему: «Как объяснить тот факт, что российская и советская наука, похоже, достигала наибольшего в наихудших политических условиях, тогда как с развитием демократических реформ в 1990-е годы, по всей вероятности, начинает увядать». Так посчитал американский историк науки Лорен Р. Грэхэм [652].
Именно попыткой ответить на этот вопрос и является данный раздел заключительной главы нашей книги. Если отвечать кратко, то придется сказать следующее: да, постсоветская наука и в 1990-х и в начале 2000-х годов продолжает активно увядать – ее перестали кормить, она не может заняться привычным делом (пресеклись даже стационарные наблюдения, которые велись десятилетиями), ученый народ стареет и профессионально деградирует, научное чиновничество пухнет (не с голода) и начинает забывать, чем оно руководит; уже убита и погребена так называемая заводская наука, активно добивается главное детище большевиков – отраслевая наука. Под видом российской науки сейчас расцвели разнообразные отходы науки советской, которые, как сорняки, всегда бурно разрастаются на заброшенных полях. И о них мы также поговорим в этой главе.
И еще один печальный факт. С 1985 г. никаких реформ науки не было. К ним даже не приступали. Это общая беда постсоветской России – экзамен «по демократии» она сдала экстерном. Это значит, что народ (хозяин страны) и избираемые им управленцы задачи демократии понимают по-разному. Народ на самом деле избирает своих лидеров – от президента до «самоуправленца» в масштабе микрорайона. Но это все люди временные. Попав во власть, они не хотят выпадать из нее, а потому реальные дела, которые всегда не простые и требующие больших затрат, подменяют разговорами о них. Отсюда развал и застой: нет ни одной сферы жизни (наука – лишь одна из них), которые бы начали реформировать. Это исторически общая беда всех новорожденных демократий – они всего хотят и всего боятся.
Поэтому, когда институт науки не реформировался, т.е. когда не было заранее оговорено: какая наука, в каком объеме и к каким экономическим структурам привязанная, нужна демократической России, все так называемые реформы науки свелись только к сокращению ее финансирования, вымыванию из науки наиболее дееспособных кадров, резкому увеличению удельного веса научного балласта и, как всегда в России, неуправляемому росту чиновничества.
Все «реформирование науки» нынешняя коррумпированная демократия проводит на грани «социального фола»: начали голодовку учителя – как благодеяние выдали положенные им крохи; устроили голодный марш ученые подмосковных научных центров – и их недовольство заткнули финансовым кляпом.
Одним словом, все бюджетные сферы для нашего государства – как не проходящая мигрень. Оно их не развивает, а терпит: надо ведь и детей учить, и лечиться, да и о будущем думать (на словах, само собой). Поэтому для современной политической элиты наука – безусловное излишество. По крайней мере та, которая дорого стоит, а отдачу сулит лишь в самой отдаленной перспективе.
Но не будем стенать и винить во всем самодержцев демократиии. Ибо нынешняя политическая ситуация в отношении науки имеет ряд отчетливо просматриваемых парадоксов, с которыми нельзя не считаться.
Парадокс первый. Когда становится плохо, все в России вдруг обращаются к «мировому опыту», с охотой кивают на Запад, говорят о реальных проблемах сегодняшнего дня с общих позиций и сознательно закрывают глаза на свои родимые «особости». Подобные же абстрактные упования не в состоянии высечь ни одной конструктивной мысли. Все в них верно и все вхолостую. Вот и президент Академии наук Ю.С. Осипов возглашает, что «без науки, культуры и образования у России нет будущего» [653]. А профессор А.Ф. Зотов еще более сгущает мрак: «… стоило бы задуматься нашим властям – даже не о нашем “завтрашнем дне”, а о их собственном “сегодняшнем вечере”!» [654].
Все так. Правда, об этом же почти 200 лет тому назад писал Н.М. Карамзин. Обидно, видимо, признать очевидное: уже три столетия история России и история науки в России идут как бы параллельными курсами: российская экономика никогда не нуждалась в научных инновациях, а советская власть, давая ученым вполне сносное «содержание», вынуждала их работать под таким идеологическим давлением, что привольно могли себя чувствовать только анаэробные организмы. Все прочие задыхались.
Парадокс второй. Суть его в следующем. Когда шла отечественная война, всем в равной мере было тяжко. Оттого роптать было не только бессмысленно, но и аморально. Когда же Россия, оставив социалистический распределитель, свернула на тропу рыночных реформ, то общество мгновенно расслоилось на две группы: предпринимателей и государственных иждивенцев, живущих за счет бюджета. Впервые за всю свою историю в России стали считать деньги. Наполнять же доходную часть бюджета порушенная экономика еще не в состоянии.
