Пришелец из Нарбонны - [82]

— Я всегда могу петь. — Беатрис прищурила серые глаза.

— Добрый вечер, — на пороге стояла Каталина, укутанная в черную шаль с кистями до самой земли. — Она не спит, и я не могу ее успокоить.

Ана подбежала к Беатрис и бросилась ей на шею.

— Голубушка ты моя, бедная деточка, — Беатрис прижала ее к себе.

На внутренней галерее Эли встретил Даниила.

— Долгим был ваш семейный совет, — заметил Эли.

— Да, долгим. Но хорошо, что я тебя встретил, дон Эли. Хочу тебе сказать, что крещения не было.

— Не понимаю.

— Энрике поступил необычайно умно: не сказал ни слова, когда увидел в библиотеке отца донью Элишеву.

— Но все уже знают.

— Кто знает? Ты? На тебя мы можем положиться.

— Изабелла, Альваро, Йекутьель, твоя жена Беатрис.

— Это не выйдет из стен нашего дома. Марианна тяжело заболела. Потом она умрет. А завтра состоится конфирмация.

— Но ведь это же ложь, о которой узнает все баррио!

— Устроим похороны, потом семь дней покаяния. Все должны поверить.

— Правды не скроешь. Завтра об этом будут говорить все. Каждая птица будет об этом чирикать. Как вы могли согласиться на такое?

— Так решила наша мать, донья Клара.

— И никто из вас не пытался ей объяснить, что это безумие?

— Пытался. Энрике. Но донья Клара настаивала, чтобы хоть день не допускать мысли о крещении. Его не было! Переждать день конфирмации, чтобы на Хаиме не пала тень крестин Марианны, чтобы конфирмация не начиналась с предательства. Поэтому семидневный траур после крестин исключен. Этих семи дней нам так или иначе не миновать, хоть мажь двери дома кровью пасхального агнца, хоть не мажь, зато потом будет семидневное покаяние по умершему. Какая разница между тем, что произошло, и смертью?

— Не видишь разницы? Дело не в семидневном покаянии, а в правде. Не знаю, как это назвать. Похоже на то, как ребенок зажмуривает глаза и думает, что его никто не видит.

— После конфирмации состоятся похороны. А кто хочет, пусть говорит, что это неправда. Достаточно, что один день они будут верить. Похороним ее в ящике. Девушки получат простыни, чтобы сметать саван[142]. Отец и братья, то есть я и Хаиме, прочтем на кладбище каддиш. И поставим камень, с надписью. А они пусть не верят! Пусть не верят…

Даниил замолк — подошел Энрике.

— Где мои дети? — спросил тот.

— У Беатрис, — ответил Эли.

— Пойдем, — сказал он Даниилу.

Последним Эли встретил раввина Шемюэля Провенцало.

— Кто это? — спросил раввин.

— Эли ибн Гайат.

— Ты, юноша?

— Я, рабби.

— Времена Мессии. Времена Мессии, не иначе.

— Да, рабби.

— Проводи меня, сын мой.

— Мы стоим у твоих дверей, рабби.

— Времена Мессии.

— Верно, ведь другого спасения нет.

— Но по моим расчетам выходит на восемнадцать лет раньше. Восемнадцать — это «йод хет». Поменяем местами, и будет «хет йод», что значит «хай», что значит «хайим», что значит «жизнь». Иными словами, все мы доживем до того времени, когда придет Мессия. А может, опять, не дай Господи… А может, новый лжемессия, недоносок Божьей мудрости? Не я первый могу ошибаться. В Талмуде, в книге Сангедрин[143], сказано, что Мессия должен прийти в четыреста сороковом году. Но послушай, — раввин Шемюэль Провенцало прищурил глаза. — Был такой человек, Давид Алрой ибн-аль-Руги[144] — что у мусульман означает «вдохновенный». Давид Алрой вдохновил еврейских горцев, живших на Кавказе, и они восстали. Взяли крепость Амадию и пошли на Иерусалим. К ним присоединились евреи из Багдада и Моссула. «Сложите оружие, — передал им турецкий султан, — иначе я вас всех перебью». Алрой не испугался. Раввины пригрозили ему проклятием. Его убили. Убил наемник. Его же тесть, подкупленный султаном. Был ли он Мессией? Народ его так называл. Но он был мнимым Мессией. Настоящий бы не погиб. К сожалению, столько было мнимых.

— Разве они заслуживают осуждения?

— Столько крови пролилось. Боже, сколько их было!

— Выходит, что может быть еще один.

— А может, ты им хочешь быть, юноша? О тебе так говорят.

— Хотелось бы.

— Выведи народ из пленения.

— Куда?

— Не знаешь? Не повторяешь каждый год в Йом-Кипур и другие праздники: «На следующий год — в Иерусалиме»?

— Знаю, рабби. «Если забуду тебя, Иерусалим, забудь меня, десница моя…»

— Ты женат, сын мой?

— Нет, рабби.

— Тогда запомни, что я тебе скажу: женщина — это бездна зла, это Лилит[145]. Знаешь, кто такая Лилит? Это женщина-сатана. Бойся женщин.

— Рабби устал.

— Я не знаю усталости. Я не знаю сна. По ночам я ловлю ангелов, как мух. Обрываю им крылышки и беседую с ними.

— И что они говорят?

— Хвалят Бога.

— Совсем как люди?

— Совсем как люди.

— Это неправильно.

Раввин Шемюэль Провенцало отстранил Эли, чтобы получше к нему приглядеться.

— Совсем как люди? Совсем, да не совсем. Ты, юноша, хотел бы вмиг все узнать, а мне на это потребовалась вся жизнь. Хочешь, сын мой, я тебе расскажу, как ангелы научили меня читать в сердце человека, узнавать мысли по лицу, различать души, которые поселились в деревьях, зверях и камнях, понимать речь птиц, предсказывать судьбу по их полету, как это сказано в Книге Проповедника: «Потому что птица небесная может перенести слово твое, и крылатая — пересказать речь твою»[146]. Хочешь, научу тебя тайнам, какие знаю из Книги Зогар, коль скоро ты собираешься быть Мессией. Хочешь быть Мессией? Кто бы не хотел! Кто им будет? Может каждый. Неправда, что он должен быть потомком царя Давида. Так говорят для простачков, для толпы. Я открою тебе свои тайны. Будь моим наследником.