Пришелец из Нарбонны - [7]

Эли вытащил из сумок тяжелую серебряную шкатулку, полную монет, и шелковый кошель с вышитым Щитом Давида[19], где были спрятаны тефиллин[20], книга с позолоченными уголками в переплете из телячьей кожи, пергаментный свиток, скрепленный печатью, и рубашка с глубоким вырезом. Все это он положил на стул возле постели.

Абу-эль-Гассан открыл кожаный сундук с железной оковкой и достал черную тунику, черные ноговицы, верх которых до середины бедра был очень пышным, и башмаки из мягкой сафьяновой кожи.

— Это мне? — спросил Эли, надевая рубашку с глубоким вырезом.

— Да, — Абу-эль-Гассан собрал с пола дорожную одежду гостя, положил ее в сундук, после чего поклонился и вышел из алькова…

Эли очнулся от скрипа дверей. Кто-то вошел на цыпочках, и двери закрылись. У него забилось сердце. Свеча уже не горела, только в открытое окно падал сильный луч лунного света.

— Кто там? — тихо спросил он, почувствовав, что вошла женщина.

Но это была не Каталина.

Распущенные волосы, спадающие на плечи, отливали серебром. Длинное платье медленно сползло на пол, обнажив гибкое темное тело. Он почувствовал запах фиалковых духов. Некоторое время женщина стояла, прикрыв ладонями грудь, потом опустила руки и, качнувшись, потихоньку пошла, легко поднимаясь на носках, приближаясь к его постели. Подойдя близко, она опустилась на колени и обняла голову Эли, легко прикоснувшись к его щеке раскрытыми губами. Он схватил ее за талию, привлек к себе, припал губами к груди.

— Кто ты? — спросил Эли, когда она выскользнула из постели и надела белое платье.

— Марианна, — женщина наклонилась над ним и поцеловала его в губы.

Два эскулапа

I

Кто-то постучал в дверь и, не заглядывая, пригласил к ужину. Эли поднял с пола рубаху, быстро надел черную тунику, ноговицы и сафьяновые башмаки.

Трапезная была еще пуста, хотя свечи в канделябрах уже горели. Стол не был накрыт. Зря он торопился.

Во главе длинного стола, там, где стоял стул раввина, Эли положил книгу в телячьем переплете, серебряную шкатулку и пергаментный свиток, скрепленный печатью.

— Мир тебе, сын мой, — услышал он.

В дверях за портьерой появилась пожилая женщина — высокая, с горделиво поднятой головой, в черной кружевной шали и пурпурном платье до пят.

— Я жена раввина, донья Клара. Прости, что раньше не пришла поздороваться. Дела у нас невеселые, пришлось задержаться.

Сняв широкополую шляпу, Эли отвесил церемонный поклон.

— Мир тебе, донья Клара.

Донья Клара величественно прошла через всю трапезную. Она качнула стул с высокой кожаной спинкой, как бы проверяя, хорошо ли он стоит, и села, сложив руки на коленях.

— Как ты доехал, сын мой?

— Благодарю вас, донья Клара, хорошо.

— На море рыщут пираты, на суше — банды нищих. Являются к нам в Кастилию из Франции и Германии, кровопийцы несчастные.

— Мне встретились на пути флагелланты[21]. Я слышал их унылые песни об убиении евреев — тайных и явных.

— Окаянное отродье доминиканца Винценто Ферреро[22], да развеется с дымом память о нем! Это приметы новой бури. Грозовая туча нависла над нашим городом — государыня Изабелла назначила к нам инквизитора Сан-Мартина.

— Я слыхал об этом в баррио.

— А что еще ты слышал, дон Эли ибн Гайат? — донья Клара оперлась о подлокотник стула.

— Больше ничего, донья Клара.

— Не знаю, хорошо ото или плохо. Мужу давно бы пора вернуться. Он у инквизитора Сан-Мартина, тот вызвал его к себе.

— Раввин дон Бальтазар Диас де Тудела в инквизиции?

— Тебя это удивляет? А разве он мог не пойти? Не впервой инквизиция вызывает раввина. Они хотят сделать раввинов соучастниками своих злодеяний, заставить их доносить на бывших единоверцев. «Вы должны их презирать и ненавидеть, ведь они отреклись от вашей веры и продали вас за тридцать серебреников. Вы тоже вправе предать их», — так они рассуждают. А когда перед смертью обращенный отворачивается лицом к стене или в субботу надевает чистую рубаху, зовут раввина — скажи, так или не так предписывает еврейская вера? Разумеется, к этому можно привыкнуть. Но когда монахи, облаченные в белое, устраивают процессии со свечами и вопиют об облатке кровоточащей, мол, евреи ее проткнули, украли из церкви и проткнули — вот тут да отверзнется над нами небо Милосердия.

— Но как долго можно жить в смертельном страхе?

— А ты предлагаешь креститься?

— Мы у себя в Нарбонне скорбим душою, когда узнаем, что превосходный талмудист дал себя окрестить.

— А для нас это тем более страшно — все равно, что содрать кожу с живого человека! Нет никого хуже крещеных раввинов. Они-то умеют сыпать соль на раны. Знают наши больные места. Христианские гонители им в подметки не годятся. Вот уж поистине казнь Египетская! Приходят в наши молельни с зеленым инквизиторским крестом на плече и читают проповеди. Уговаривают обратиться. Грозят гибелью. Ты слышал что-нибудь о Пабло де Санта-Мария? Или об Иерониме де Санта-Фе? Какие имена они принимают при крещении, бесстыжие! Настоящий христианин не взял бы себе такого имени.

— Вышвырните их из синагоги! Нельзя же допускать святотатства.

— В маленьких селениях слабые альджамы все вместе принимали крест. Только немногие решались воспротивиться.