Пришелец из Нарбонны - [2]
Рыжая кошка перебежала дорогу. Пастух в оборванной шляпе и коротких, доходящих до колен шароварах звонко стегал воздух прутиком тамариска. Стадо овец заполнило тесную улицу.
Завидев всадника, пастух остановился.
— Благослови, Господи, вашу милость, — сказал он.
— Благослови, Господи, и тебя добрый пастырь, — ответил Эли. — Где же твое пастбище?
— Далеко отсюда, за городом, где растет колючий кустарник.
— Пусть Бог пошлет тебе сочную траву.
— Спасибо, ваша милость.
— Где здесь живет раввин дон Бальтазар? — спросил Эли.
— Не знаю, я не здешний. Спросите евреев.
Эли пришпорил Лайл. Улица круто пошла вниз. Странно, пастух был крестьянином, а поздоровался с ним, как еврей.
Он миновал двухэтажные богатые дома с каменными фасадами. В конце улицы за верстаком сидел человек. Он растягивал шкурку на деревянной доске, вбивая в нее маленькие гвоздики. Доски с уже натянутыми шкурками стояли прислоненные к стене. Это сушилась козловая кожа с тиснеными виноградными листьями, чашечками лилий, каких не встретишь ни в одном земном саду. Они отливали золотом и кармазином, изумрудной зеленью и яркой белизной…
Ремесленник в алой толедской шапочке прервал работу и, встав с табурета, поклонился.
— Каждый гость нам любезен, мир ему, — сказал он.
Эли ничего не ответил.
Над приоткрытой дверью за толстой решеткой виднелось маленькое оконце с грязным пергаментом вместо стекла. Внутри дома по стенам были развешаны огромные козловые кожи, мерцавшие в лиловых сумерках уходящего дня.
— Ваша милость, соблаговолите войти, — ремесленник отступил назад, освобождая пришельцу дорогу. — Коня я привяжу к столбу. Взгляните на мой товар. Покупать не обязательно. Но даю вам слово купца, известного всем, такого товара вам не найти во всем Кастильском королевстве.
— Мир тебе, брат мой, — сказал Эли по-еврейски. — Мир с тобой.
— Брат мой, — ремесленник широко открыл объятия. — Я подумал: пришелец издалека, видимо, с севера. У нас даже христиане не носят таких широкополых шляп и такой обуви. О евреях и говорить не приходится.
— Я из Нарбонны[3]. Это далеко, за пределами вашего государства.
— Видно по толстому слою пыли. Не угадаешь, что за масть у лошади. Если бы не черный хвост, которым она часто обмахивается… Принести вашей милости таз с водой?
— Нет, спасибо. Я тороплюсь.
— Простите за любопытство, вы новокрещеный? Или из баррио?
— Нет, я не выкрест.
— Еще раз простите. После страшной резни их стало еще больше…
— И к нам в Нарбонну дошли эти вести. Но мы знаем — евреи остались верны религии своих отцов.
— Не все. Некоторые действительно уверовали во Христа — Бог им судья. Есть и такие, кто принял крещение, дабы спасти жизнь себе и детям, не жить в баррио, не носить красного пятна и сохранять высокое положение. Бог им судья. Но есть и такие, кто не разорвал связи с религией Моисея. Они только выдают себя за христиан, а глубоко в сердце — евреи. Молятся нашему Богу, празднуют наши праздники. Этим грозит самая тяжкая кара — сожжение на костре.
— Вы сказали о красном пятне. Я был во многих городах полуострова, но нигде не видел еврея с этим постыдным знаком на груди.
— Никто его не носит. Вот уже два века, а может, и больше, римские папы пытаются заклеймить нас. Но они не знают местных евреев. Я слышал, в Германии наш брат носит желтые латки. Те послушнее нас.
— Что правда, то правда. Однако из-за этого многие бежали в другие края. В том числе и к нам, в Нарбонну.
— Верно, верно. Я и сам испытал горечь изгнания. Брат мой, может, вы войдете в дом, отряхнете дорожную пыль с ног, умоетесь. Близится ночь, а подворья в баррио нет. Пришельцы вынуждены жить в лечебнице, дабы мы не могли вкусить радости гостеприимства. А у постоялых дворов в городе недобрая слава. Вы, ваша милость, верно, повидали на своем пути ночлеги, кишащие паразитами. Переступите порог моего дома, хоть он не богат, но и бедным его не назовешь. Окажите честь.
— Спасибо. Я тороплюсь. Где здесь живет раввин дон Бальтазар?
— Раввин дон Бальтазар Диас де Тудела живет на окраине баррио. Ваша милость приехали на конфирмацию[4] его сына Хаиме?
— Верно. Как туда попасть?
— Найти дом раввина дона Бальтазара очень просто. Он рядом с синагогой. Поезжайте прямо до площади Давида Кимхи[5]. Там увидите синагогу, а рядом — дом раввина.
— А это далеко?
— Тут все близко, только улочки петляют. Этой стеной они нас словно в кулаке держат. Вот уж несчастье. Правда, не самое страшное. Бывают похуже. Они у нас впереди.
— Что же может быть хуже?
— Изгнание. Я родом из Кордовы. Оттуда мое ремесло. Нас выгнали из Андалузии, потому что мы помогали новокрещеным. Почти целый век, со времен резни в Севилье, они пребывали в иудаизме. Мы сблизились с ними. Приносили им на Пасху пресные лепешки, окружали братской заботой, учили молитвам и благословению. Этого наши преследователи не могли открыть.
— Истинная правда.
— Многие после изгнания из Кордовы и иных городов Андалузии ушли за границу. Мой старший сын тоже. Не хотел здесь оставаться. Проклятой назвал эту землю.
— И где он теперь?
— Не знаю. Даже не знаю, жив ли. Исчез, как Иосиф, проданный братьями[6].
— И как Иосиф, с Божьей помощью найдется.
Действие романа «Аустерия» польского прозаика Юлиана Стрыйковского происходит в самом начале Первой мировой войны в заштатном галицийском городишке. В еврейском трактире, аустерии, оказываются самые разные персонажи, ищущие спасения от наступающих российских войск: местные уроженцы-евреи, хасиды, польский ксендз, австро-венгерский офицер. Никто еще не знает, чем чревата будущая война, но трагедия уже началась: погибает девушка, в городе бушует пожар и казацкий погром.По этому роману знаменитый польский режиссер Ежи Кавалерович в 1982 г.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.