Пришёл, увидел и убил. Как и почему римляне убивали - [70]
Увы, то же самое нельзя сказать о Филострате, который в 210-х годах написал для императрицы Юлии Домны биографию Аполлония Тианского, скучнейшего философа-неоплатоника. Филострат провернул классический трюк, объявив, что его книга основана на дневниках раба, который был близким другом Аполлония. Каждый писатель, пишущий исторические романы, пользовался этим приёмом минимум один раз, но Филострат был первым. Аполлоний был этаким странствующим учителем: он прибывал в какой-нибудь город, изрекал что-нибудь мудрое, совершал какое-нибудь чудо и таинственным образом исчезал. У Филострата он сражается с сатиром, изгоняет демонов, пинает чумного нищего и побеждает вампира. В общем, нечто среднее между Иисусом, Златопустом Локонсом и Маленьким Бродягой[199]. Незадолго до столкновения с самим императором Домицианом, который прознал о его магических способностях – Филострат уточняет, что это была добрая божественная магия, а не злая магия колдунов – Аполлоний прибыл в Путеолы. Там он встретил некоего Деметрия, который предупредил его, что Домициан собирается предъявить ему обвинение в жертвоприношении мальчика с целью «прозреть грядущее по внутренностям»[200]и при помощи этого знания свергнуть императора. Деметрий также заметил, что, по мнению Домициана, Аполлоний плохо одевался. Аполлоний, будучи философом со сложным характером, не внял совету и направился прямиком в Рим, где его немедленно арестовали и привели на суд к самому Домициану. Задав подсудимому несколько вопросов о его одежде (которая Домициана и впрямь раздражала. Известно, что Домициан написал книгу об уходе за волосами, может быть, он проявлял особый интерес к внешнему виду мужчин), император вежливо поинтересовался у неоплатоника, зачем и кому он принёс в жертву мальчика. В ответ Аполлоний потребовал у Домициана вызвать свидетелей этого жертвоприношения. Видимо, Домициана настолько впечатлило это требование – как по мне, вполне ожидаемое – что он тут же снял с Аполлония обвинения. Аполлоний заявил, что Домициан в любом случае не смог бы убить его, потому что он бессмертный – и бесследно исчез[201]. Прямо как Маленький Бродяга. Чудеса чудесами, но в очередной раз никому не было дела до бедного мальчика, которого предположительно вскрыли прежде, чем он испустил дух. Всех интересовала только религия и оскорбление императора.
Потому-то такой удивительной и душераздирающей находкой кажется надгробие Юкунда, установленное его родителями Грифом и Виталией и его госпожой Ливией. Надпись на камне гласит:
Надгробия порабощённых людей встречаются не так уж часто, тем более – с такими длинными надписями. Родители Юкунда были рабами, но, как рабы императорской семьи, пользовались определёнными привилегиями: по-видимому, они состояли в признанных отношениях и воспитывали ребёнка. Не находись они в рабстве, мы бы сочли их типичной и очень милой нуклеарной семьёй: мама, папа и сын. Так продолжалось, пока однажды Юкунда не украли. Если верить эпитафии, ему вот-вот должен был пойти четвёртый год, то есть, с точки зрения римлян, ему шёл третий, а по-нашему – он был двухлетним ребёнком[203]. В этом возрасте малыш уже начинает говорить и проявлять самостоятельность – но произошла трагедия, разбившая сердце Грифа и Виталии. Они были убеждены, что Юкунда украла колдунья, чтобы принести его в жертву в ходе магического ритуала. Когда Дион, Филострат, «Авторы жизнеописаний Августов» и Гораций между делом обвиняли кого-то в жертвоприношениях детей, речь шла о таких вот Юкундах. У всех этих замученных детей были родители. Нечестивые обряды, якобы оскорблявшие римских богов, в действительности разрушали маленькие семьи. Эпитафия Юкунда, полная горя и отчаяния, содержит предостережение другим родителям: следите за своими детьми, не разрешайте им общаться с незнакомцами, не повторяйте наших ошибок. Эти дети были людьми, но источники обесчеловечивают их, называя ритуальные убийства жертвоприношениями.
Эта бесчувственность письменных источников объясняется тем, что их авторы не считали убийство порабощённых людей чем-то очень плохим. Их ужасало не само убийство, а его цель. С точки зрения свободного человека, расправа над рабом принципиально не отличалось от умерщвления коровы с помощью ритуального молота: принесённые в жертву порабощённые мальчики настоящими людьми не считались. Эпитафия Юкунда обличает ужас подобного взгляда на мир.
