Принцессы на обочине: Дворец на двоих - [24]

— Скоро — это когда?

И она тоже посмотрела на часы.

— Боже мой! — Она суетливо засобиралась, поправляя на себе одежду. — Я же не успею до одиннадцати добраться к себе в общагу! Меня ведь на вахте не пропустят!

Андрей в сердцах так пнул этажерку с книгами, что она рухнула и учебники рассыпались по полу:

— Я не могу так больше, не могу, не могу!

— Я тоже, — тихо сказала Наташа и выскользнула из комнаты, не попросив проводить ее.

Андрей ничком бросился на диван и застонал.

Надо было что-то предпринимать. Это невыносимо — жить в разных общежитиях. Порядки драконовские. Заходит кто-то посторонний — обязан оставить на вахте документ и сообщить, в какую комнату идет. Гости — только до одиннадцати. А в одиннадцать входную дверь вообще запирают — ни войти, ни выйти.

Что делать?

Снять квартиру? На это двух стипендий не хватит. Отец, как назло, не шлет ни копейки.

Хоть в дворники иди.

А что? Это идея. Дворникам, говорят, предоставляют жилье. И одновременно это — заработок.

Но ведь какой позор! Однокурсники просто засмеют. Где им понять: ведь многих из них на занятия и с занятий возят на родительских черных «Волгах», а то и «Чайках».

Андрей вспомнил, как отец частенько повторял одну и ту же фразу — назойливо и нравоучительно:

— Учись хорошо, сынок, а то дворником станешь!

«Ну и стану, папочка, а что! И в твоей помощи я не нуждаюсь! И буду любить кого захочу! И женюсь на ком захочу!»

— Наташа! — произнес он вслух. — Татка!

Ради Наташи он готов на все. В дворники — так в дворники. А от однокурсников это можно и скрыть…

ДОМОВОЙ

— Ну и что вы, детки, делать думаете? Пахать или так, для вентиляции веником махать?

Наташа и Андрей переглянулись.

Человек, сидевший перед ними, был похож не на домоуправа, а скорее на домового. Особенно почему-то бросались в глаза его уши: большие, мясистые, красные, и из каждого торчит клок седых волос. Прическа — не то дореволюционная, не то молодежная, длинные пряди забраны за уши — наверное, чтоб не скрывать от чужих взоров столь уникальные «локаторы». Бороду, видно, пытались аккуратно подстричь, и все равно она торчала клочьями, причем разноцветными: кусок белый, кусок черный, кусок рыжий. Сказочный персонаж, да и только!

Однако помещение жэка было вполне приличное, чистенькое, с новеньким полированным письменным столом и мягкими стульями и вовсе не напоминало логово нечистой силы.

На задней стене, как положено, красовался большой портрет Брежнева в золоченой раме.

А прямо под портретом был прикреплен лист бумаги с крупной, старательно выведенной надписью: «Иван Лукич Козлец. Начальник».

Само собой понятно, надпись относилась не к портрету, а к человеку, сидевшему за столом.

Иван Лукич пристально, не моргая, испытующе глядел на посетителей.

Наташе стало как-то не по себе: в его взгляде было что-то гипнотизирующее, а что именно — она не могла понять. Наконец до нее дошло: ресницы у домоуправа тоже были разноцветные, на одном глазу — черные, на другом — рыжие.

Наконец Иван Лукич моргнул, и ребята вздрогнули: им почудилось, что веки «домового» громко хлопнули, сомкнувшись. Но нет, конечно же нет, это просто в коридоре кто-то захлопнул дверь.

— Ну так как? — напомнил домоуправ. — Пахать или махать?

— Пахать, — хором выпалили Наташа и Андрей.

— Ладно, беру с испытательным сроком, — важно сказал Иван Лукич и почесал узловатым пальцем в ухе. — Дворники — профессия наиглавнейшая. От дворников, можно сказать, зависит все здравоохранение Союза Советских Социалистических Республик!

Наташа из вежливости спросила:

— Почему?

И тут же пожалела о своем вопросе. Потому что домоуправ торжественно налил себе водички из графина в стакан, глотнул и прокашлялся, явно собираясь держать долгую и продуманную официальную речь.

Он даже приподнялся со стула и оперся о поверхность стола, как о трибуну. Сейчас он напоминал докладчика на какой-нибудь партийной конференции, только вместо темного костюма с галстуком — вышитая косоворотка из пожелтевшего льна, подпоясанная кожаным ремешком. Да еще микрофона не хватало.

— Я не кто-нибудь, я Козлец! — он стукнул себя кулаком в грудь. — Я профессию дворника как свою башку знаю! Гигиена — раз! Сохранность костной системы — два!

Иван Лукич выждал минуточку — не последуют ли после этой тирады бурные аплодисменты. Их не последовало: слушатели были в полной растерянности.

— Н-да, молодо-зелено, никакого понятия, — протянул Козлец, но не осуждающе, а скорее снисходительно. А может быть, даже и с завистью. — Который вам годок-то? Небось третий десяток не разменяли? Эх, кабы мне такой теперь! А мне уже за семьдесят перевалило. Не верите?

Андрей нетерпеливо отозвался:

— Верим, верим, но давайте уже…

Иван Лукич его не слушал. Он опять задумчиво вертел пальцем в ухе:

— Вижу, что не верите. Ну и не верьте, все равно не смолодите. Э-эх, помирать мне скоро!

Старик шмыгнул носом, Наташе показалось, что на его разноцветных ресницах вот-вот повиснут слезы.

«Интересно, какого цвета слезы у домовых?» — мелькнула у нее мысль. Ей стало жалко Ивана Лукича. Он явно начинал ей нравиться. Захотелось сказать этому чудаку что-нибудь хорошее, но в голову пришло лишь затертое, банальное утешение, обычное для таких случаев: