Принцесса-невеста - [65]

– Договорились, – сказала Лютик и направилась к двери, сначала, однако, поцеловав принца в щеку.

Он пошел следом:

– Иди и составь письмо.

Он поцеловал ее, и глаза его улыбались, пока она не скрылась за поворотом. Принц ни секунды не сомневался, что в предстоящие дни будет чрезмерно с нею любезен. Ибо, когда она погибнет в брачную ночь, Флорин должен отчетливо понимать, сколь глубока была любовь принца, сколь эпохальна его утрата, – и тогда все как один без колебаний последуют за ним на войну, которую он в отместку развяжет против Гульдена.

Поначалу, наняв сицилийца, принц полагал, что лучше сделать дело чужими руками и притвориться, будто виновны гульденские солдаты. Когда человек в черном выскочил как черт из табакерки и порушил все планы, принц от ярости едва, можно сказать, не спятил. Но затем к нему вернулся природный оптимизм: что ни делается, все к лучшему. Народ влюблен в Лютика по уши – до похищения ее так не боготворили. И когда он объявит с балкона, что она убита, – о, он так и видел эту сцену: он совсем немного опоздает и не успеет спасти ее от удушения, но заметит, как гульденские солдаты выпрыгивают в сад из окна опочивальни, – так вот, когда на пятисотлетие государства он обратится к народным массам… короче, сухих глаз на Большой площади не останется. Он самую чуточку волновался – он ведь еще никогда не убивал женщин голыми руками, – но когда-то же надо начинать? И вообще, хочешь, чтобы все было сделано правильно, – делай сам.

В ту ночь Уэстли впервые пытали. Собственно истязаниями заведовал граф Рюген; принц сидел рядом, вслух задавал вопросы, а про себя восторгался графскими талантами.

Граф пламенно интересовался болью. Каждое «почему», объяснявшее крик, занимало его не меньше самих страданий. И пока принц всю свою жизнь гонялся за жертвами, граф Рюген раздобывал, читал и изучал все, что касалось Мучений.

– Ну что же, – сказал принц; Уэстли лежал перед ним в большой клетке на пятом этаже. – Пока мы не приступили, я задам один вопрос: имеются ли у тебя жалобы на условия содержания и обращение?

– Решительно никаких, – ответил Уэстли, и у него действительно не было претензий. Нет, он, пожалуй, не отказался бы изредка освобождаться от цепей, но вообще в плену и мечтать нельзя о лучшем обращении: альбинос педантично оказывал медицинские услуги, и плечо зажило; альбинос приносил горячую и питательную еду, а вино и коньяк согревали в сырости подземной клетки.

– Значит, ты в добром здравии? – продолжал принц.

– Слегка затекли ноги – надо полагать, от цепей, – но в остальном да.

– Это хорошо. Тогда я богом тебе клянусь: ответь мне еще на один вопрос, и я сегодня же тебя отпущу. Но отвечай правдиво, сполна и без утайки. Если солжешь, я догадаюсь. И натравлю на тебя графа.

– Мне скрывать нечего, – сказал Уэстли. – Валяй, спрашивай.

– Кто заказал тебе похищение принцессы? Кто-то из Гульдена. На седле принцессы мы нашли лоскуты, которые это доказывают. Скажи, как зовут злодея, и ты свободен. Говори.

– Меня никто не нанимал, – ответил Уэстли. – Я сугубо свободный художник. И я ее не похищал; я спас ее от тех, кто ровно это и сделал.

– Мне кажется, ты смышленый парень, а моя принцесса уверяет, что знает тебя много лет, и ради нее я дам тебе еще один последний шанс: как зовут твоего гульденского заказчика? Говори или готовься к пыткам.

– Мне никто ничего не заказывал, клянусь тебе.

Граф поджег Уэстли руки. Не смертельно, излечимо – окунул их в масло, поднес свечу, и все забулькало. Когда Уэстли проорал:

– НИКТО – НИКТО – НИКТО – ЖИЗНЬЮ КЛЯНУСЬ! – сколько надо раз, граф окунул его руки в воду и вместе с принцем удалился через подземный ход, оставив пленника на попечение альбиноса; во время пыток тот всегда был поблизости, но не лез на глаза, чтоб не отвлекать.

– Бодрит, – отметил граф, когда они с принцем зашагали наверх подземной лестницей. – Идеальный вопрос. Естественно, он говорил правду; мы оба это знаем.

Принц кивнул. Он посвятил графа во все свои тайные антигульденские замыслы.

– Не терпится продолжить, – сказал граф. – Какая боль невыносимее? Физическая мука или душевные страдания оттого, что за правдивый ответ обещана свобода, но правда считается ложью.

– Я бы решил, что физическая, – сказал принц.

– Я бы решил, что вы ошибаетесь, – сказал граф.

Впрочем, ошибались оба: за всю процедуру Уэстли вовсе не пострадал. Орал он притворно, только чтобы их порадовать; он упражнялся уже месяц и отлично подготовился. Едва граф поднес свечу, Уэстли закатил глаза, смежил веки и отключил мозг, погрузившись в глубокую и невозмутимую сосредоточенность. Думал он о Лютике. О ее волосах как осенние листья, о ее прекрасной коже, он прижал Лютика к себе очень крепко, и, пока горело масло, Лютик шептала: «Я люблю тебя. Люблю тебя. Я бросила тебя в Огненном болоте, дабы только испытать твою любовь. Соизмерима ли она с моею? Возможно ли, чтобы двое на планете любили так сильно? Хватит ли пространства на земле, возлюбленный мой Уэстли?..»

Альбинос бинтовал ему пальцы.

Уэстли не шевелился.

Альбинос впервые проявил инициативу. Шепот:

– Лучше скажи им.

Уэстли дернул плечом.