Принцесса-невеста - [63]

– Не парься, нормально, обыграешь меня в следующий раз. – Я кивнул, и он прибавил: – Или еще в чем-нибудь меня побьешь.

Я сел на веранде, глотнул чаю со льдом, а Эдит, не поднимая головы от книжки, сказала:

– Знаешь, не факт, что это правда.

Я спросил:

– В каком смысле?

И тогда она отложила книжку. И посмотрела на меня. И сказала эти слова:

– Жизнь несправедлива, Билл. Мы говорим детям иначе, но это ужасно. Это не просто ложь – это жестокая ложь. Жизнь несправедлива, никогда не была справедливой и никогда не будет.

Вы, наверное, не поверите, но это был такой момент – как будто у Мага Мандрагора[44]в комиксах зажглась лампочка над головой.

– Несправедлива! – сказал я так громко, что она вздрогнула. – Точно. Жизнь несправедлива. – Я был так счастлив, что заплясал бы, если б умел. – Ух ты, а? Как это клево!

Подозреваю, примерно тогда Эдит решила, что я прямой дорогой качусь в психушку.

Но мне было так важно, что эти слова произнесены вслух, и прозвучали, и на свободе, и летят по ветру, – я тотчас понял, что вот эта досада и грызла меня в ту ночь, когда папа бросил читать. Вот такого успокоения я жаждал и никак не мог добиться.

И по-моему, вся книжка ровно об этом. Флоринологи из Колумбии пускай себе заливаются о том, какая это прелестная сатира; они просто чокнутые. Эта книжка говорит: «Жизнь несправедлива», – а я говорю вам это всем без исключения, и вы уж мне поверьте. У меня избалованный сын-жирдяй – ему нипочем не достанется мисс «Рейнголд»[45]. И он всегда будет жирдяем, он останется жирдяем, даже отощав, и избалованным тоже останется, и никакой жизни не хватит, чтобы он был счастлив, и в этом, наверное, виноват я – пусть я буду виноват во всем, мне не жалко, – но суть в том, что мы не созданы равными, зато коровы не летают, жизнь несправедлива. Моя жена холодна; блистательно умна, умеет вдохновить, восхитительна; любви нет; и это тоже ничего, если не ждать день ото дня, что до нашего смертного часа все как-нибудь исправится.

Слушайте. (Взрослые, пропустите этот абзац.) Я не говорю, что у этой книжки трагический финал, я же первым делом сказал, что это моя самая любимая книжка на свете. Но предстоит много плохого – к пыткам вас уже подготовили, но будет и хуже пыток. Будет смерть, и вы поймите: иногда умирает не тот, кто должен. Готовьтесь. Это вам не «Любопытный Джордж[46]ходит на горшок». Меня не предупреждали, я сам виноват (вы скоро поймете, о чем я), я ошибся и не хочу, чтобы это случилось с вами. Умирает не тот, кто должен, иногда так бывает, и вот почему: жизнь несправедлива. Забудьте родительские бредни. Не забывайте про Моргенштерна. Будете гораздо счастливее.

Ладно. Хватит. Вернемся к дальнейшему. Назрел кошмар.

* * *

На следующую ночь Лютику приснилось, что она родила первенца – девочку, прелестную малютку, и Лютик сказала:

– Прости, что не мальчик; я знаю, тебе нужен наследник, – а Хампердинк ответил:

– Возлюбленная сладость моя, не тревожься; посмотри, какого восхитительного ребенка подарил нам Господь, – и ушел, а Лютик поднесла малютку к своей прекрасной груди, и малютка сказала:

– У тебя молоко прокисло, – а Лютик ответила:

– Ой, прости, – и передвинула малютку к другой груди, а малютка сказала:

– И тут кислятина.

Тогда Лютик ответила:

– Я не знаю, что делать, – а малютка сказала:

– Ты всегда знаешь, что делать, ты прекрасно знаешь, что делать, ты поступаешь, как тебе лучше, и гори все остальное синим пламенем, – и Лютик сказала:

– Ты про Уэстли, – а малютка сказала:

– Ну а про кого? – и Лютик терпеливо объяснила:

– Понимаешь, я думала, он умер; и я дала слово твоему отцу, – а малютка сказала:

– Я умираю; в твоем молоке нет любви, твое молоко меня убило, – и окоченела, растрескалась, в руках у Лютика обратилась в сухую пыль и ничто, а Лютик закричала и не могла перестать и, даже проснувшись за пятьдесят девять дней до свадьбы, никак не могла унять крик.

За вторым кошмаром явился третий – вечером ей вновь приснился ребенок, на сей раз сын, чудесный здоровый мальчик, и Хампердинк сказал:

– Любимая, у нас сын, – а Лютик ответила:

– Слава небесам, я тебя не подвела, – и Хампердинк ушел, а Лютик позвала: – Можно мне увидеть сына? – и лекари засуетились под дверью королевской спальни, но мальчика не принесли. – В чем дело? – окликнула их Лютик, и главный лекарь сказал:

– Я не совсем понял, но он не хочет вас видеть, – а Лютик ответила:

– Передайте ему, что я его мать и королева, я повелеваю ему явиться. – (И он явился, такой красивый малыш, красивее и пожелать нельзя.) – Закройте дверь, – сказала Лютик, и лекари закрыли дверь; малыш встал в углу, как можно дальше от кровати. – Подойди, милый, – сказала Лютик.

– Зачем? Ты и меня убьешь?

– Я твоя мать, я люблю тебя, подойди. Я никогда никого не убивала.

– Ты убила Уэстли – ты видела, какое у него было лицо в Огненном болоте? Когда ты ушла, когда ты бросила его? Это называется убийство.

– Ты многое поймешь, когда вырастешь, говорю тебе в последний раз – иди сюда.

– Убийца! – закричал малыш. – Убийца! – Но она выскочила из постели и обняла его, твердя:

– Перестань, перестань сию секунду; я же тебя люблю, – а он ответил: