- Я принес тебе подарок.
Кингсли протянул туфли, держа их за ремешки. Сорен поднял бровь.
- Не совсем мой размер, не находишь?
- Твоей зверушки. - Кингсли уронил их на кровать. - Как тебе известно. Ты должен был проходить мимо них, когда уходил из бара.
- Я оставил их там, чтобы она могла их найти, когда вернется за ними.
Кингсли издал грустный смешок.
- Разве не я подслушал, как ты говоришь ей, что если она имеет, хоть каплю милосердия в своем темном сердце, то пойдет, а не побежит к своему Уесли?
Сорен ничего не ответил. Он просто смотрел на Кингсли своими стальными глазами. Кинг подавил желание улыбнуться. Злорадство – такое неприличное чувство. Он держал его в себе так долго, как только мог. Затем, повернувшись на каблуках, буквально вылетел из комнаты, цитируя старую поэму, оставив Сорена в его владениях, только в компании туфель Норы на кровати.
«Стояли принцы, короли,
Бойцы: все бледные, в печали;
"В плену Прекрасной Дамы ты! –
Они кричали. »
(*отрывок из баллады «Безжалостная красавица» Джона Китса)
Кингсли вернулся к себе в апартаменты и расхаживал в ожидании. Его кровать была установлена в самом центре, в отличии комнаты священника. Для Сорена боль и была сексом. Он, возможно, мог быть таким, каким требовала церковь, хранящим целибат священником, если бы не было Норы, его Элеонор, которая нуждалась в плотском настолько, насколько Кингу нужен был страх. Он мог только представить себе истерику, которую она устроила бы, если ее хозяин решился отвергнуть ее в сексуальном плане. Но Сорен бы никогда этого не сделал. Он причинял боль для своего облегчения, а секс, что следовал за этим, был простым послесвечением. А кто не наслаждался послесвечением?
Кингсли остановился на полушаге, когда услышал скрип пола в коридоре возле его спальни. Молча, он переместился и встал за дверью, ждал. Он провел два года во Французском Иностранном Легионе после окончания школы, и пять лет делая вид, что все еще состоит во Французском Иностранном Легионе, в то время как он служил своей стране другими более незаметными способами. Он хорошо усвоил уроки шпионства. Видеть все, но никогда не быть увиденным. Слышать все, но никогда не быть услышанным. Когда Джульетта проскользнула за дверь, он знал, что она ожидала найти его в постели, ожидающего ее. Кинг выбросил руку, хватая ее, и она ахнула в ужасе.
- Parfait.
Заглушив ладонью ее крик, Кингсли толкнул ее к стене. Он захлопнул ногой дверь, в тот самый момент, когда Джульетта попыталась вырваться из его хватки. И хотя, Кингсли вполовину превосходил в силе свою тоненькую, как тростинку Джульетту, ни одна женщина на его памяти не могла так же бороться, вонзаясь каблуками в твердый древесный пол, пока он тащил ее к кровати. Извиваясь в его руках, она кричала под его ладонью.
Боже, она была хороша в этой игре также, как и он. Даже мучаясь от желания такого же мощного, как и у него, она все же могла затеять самую впечатляющую борьбу, даже когда он знал, что она хочет его настолько или даже больше, чем он нуждался в ней.
Кинг ослабил хватку на ее запястьях достаточно для того, чтобы ее перевернуть. Он хотел ее лицом вниз сегодня, наклоненную над кроватью, бессильную в своей борьбе. Распорки, манжеты, кандалы и веревки висели невостребованные, ненужные на стенах вокруг. Он скорее подавит ее своим телом, чем использует какие-нибудь инструменты.
- Monsieur, - она тяжело дышала, ее глаза расширились от страха, когда он толкнул ее вперед, и она упала на кровать. Запах страха и пота украшали ее кожу, как самые насыщенные духи.
- Non, s’il vous plaît.
Ее голос сорвался в конце на мольбы и Кингсли чуть не рассмеялся. Любой, кто когда-либо молил о пощаде, никогда раньше не встречал его Джульетту. Это было не только его любимой игрой. Но и ее тоже. Кингсли схватил ее сзади за шею и прижал лицом к простыням, чтобы заставить замолчать. Свободной рукой он рванул сзади ее платье, разорвав его в процессе. Она так мило выглядела в белом.
Этот цвет оттенял ее темную кожу. Он нашел ее на пляже Гаити много лет назад, когда она была восемнадцатилетней, едва ли не подростком. Но она пережила невзгоды тысячи жизней в те времена. Он вернулся с ней, сделал ее своей собственностью. И очень маловероятно, что она забыла, кто владел ею сейчас, ведь он частенько освежал ее память.
Коленями он развел ее бедра в стороны, расстегивая одновременно свои штаны. Когда он толкнулся в нее, она издала крик, который мог быть услышан в коридоре. Но это не имело значения. Никто не придет ей на помощь.
Он вбивался в нее жесткими ударами. Глубоко дыша, Кингсли велел своему грохочущему сердцу замедлиться. Он хотел посмаковать этот момент, насладиться ее страхом. Он никогда не поглощал ее страх сразу. Всегда позволял ему сначала благоухать, сцеживал его, прежде чем налить и сделать жадный глоток.
Порой Джульетта забывала, что это был он, ее Кингсли, и терялась в воспоминаниях о человеке, который сделал это с ней из ненависти, а не любви. Кингсли знал, когда ее тело становилось одеревеневшим под ним, когда она переставала сопротивляться, тогда ее страх достигал своего пика.
