Принц Николас - [77]

Я тяжело сглатываю, чувствуя холод и пустоту внутри. Чувствуя… ничего.

Мой голос такой же пустой, как и мое сердце.

– Если она этого не делала, то это чертово совпадение. Я буду знать, что делать, как только Уинстон соберет информацию.

– Тогда будет слишком поздно!

Я не говорю ни слова. Это не обсуждается. Но мой брат еще не закончил:

– Много раз в жизни я думал, что маме было бы за меня стыдно. Это первый раз, когда я думаю… что ей было бы стыдно за тебя.

И после этого он тоже уходит.

* * *

Оливия

На обратном пути в свою комнату я практически не дышу. Я пропаду, если сделаю это. Поэтому кусаю губы, приобняв руками свою талию, и прохожу мимо охранников в залах, кивая горничным. Но как только я оказываюсь за дверью, я отпускаю себя.

Из меня вырываются рыдания, сотрясая мои плечи и царапая мои легкие. Это ярость и опустошение, все вместе. Худший вид разбитого сердца. Как он мог так поступить? После всего, что я сделала; всего, что я была готова сделать ради него?

Я видела это в его глазах – этих великолепных, мучающихся глазах. Он хотел поверить мне, но не сделал этого. Не смог. Какой бы крошечный фитиль доверия ни горел в нем, его сжигали слишком много раз.

Он когда-нибудь верил мне? Он когда-нибудь верил, что мы можем быть вместе… всегда? Или какая-то его часть просто ждала, наблюдала, пока я не облажаюсь?

Ну и пошел он. Пошел он и его чертов дворец. Хватит! Я устала.

– Могу я принести вам чаю, мисс Хэммонд?

Я громко вздыхаю и думаю, что мое сердце остановилось. Это горничная, вроде ее зовут Мелли. Я не заметила ее сразу из-за слез.

Ее чистое лицо наполнено сочувствием. Но я так устала от окружения этих людей, меня тошнит от горничных, охраны и… и… уродов из Twitter… и чертовых секретарей и помощников. Я просто хочу побыть одна. Хочу заползти в угол, где никто не увидит и не услышит меня, где я смогу дышать… и выплакать все глаза.

Икота пронзает мою грудь.

– Н-нет. Нет, спа-спасибо.

Она кивает, опустив глаза, как послушный слуга. Затем незаметно проскальзывает мимо меня, закрыв за собой дверь. Она прекрасно обучена.

Я запираю дверь. А потом подхожу к книжному шкафу, который соединяет мою комнату с комнатой Николаса, чтобы запереть и ее. Бреду в ванную и включаю душ, делая его обжигающим. Когда вокруг меня поднимается пар, я раздеваюсь, задыхаясь от слез. Я встаю под душ, сползаю на пол и упираюсь лбом в свои колени. Пока на меня обрушивается вода, я изливаю свое горе.

* * *

Николас

Однажды я посетил детскую больницу, учреждение, специализирующееся на редких и сложных заболеваниях. Там была молодая девушка – крошечное, перебинтованное, прекрасное создание, – которая не могла чувствовать боли. Что-то, связанное с нервными окончаниями и мозгом. На первый взгляд жизнь без боли казалась благословением, ведь у нее никогда не заболят зубы, живот, а ее родителям не придется вытирать ей слезы из-за разбитых коленей.

Но боль на самом деле – это подарок. Предупреждение о том, что что-то не так и нужно принимать меры. Без боли незначительная травма может привести к смертельным последствиям.

С виной дело обстоит примерно так же.

Это сигнал от совести, что происходит что-то неправильное.

Она поедает меня укус за укусом, пока я стою в пустом кабинете. Цепляется за внутренности моего желудка, пока я возвращаюсь в свою комнату. Собирается в моем горле, когда я делаю глоток скотча и не могу его проглотить.

Я не могу от этого отделаться, не могу перестать видеть последний взгляд Оливии. Побежденный. Разбитый.

Это не должно быть так. Я – пострадавшая сторона. Я – тот, кому лгали. Предали меня. Тогда почему я чувствую себя чертовски виноватым?

Вина вонзается в меня, как зазубренный край сломанного ребра.

Я со звоном ставлю бокал на стол, подхожу к книжному шкафу, коридор которого ведет в комнату Оливии. Но когда толкаю скрытую дверь, она не поддается, не сдвигается ни на дюйм.

Я забыл о защелке.

Ее самолично установила моя мать. Это был единственный раз, когда я видел ее с отверткой в руках, – и единственный раз, когда я слышал, как она называла отца гребаным придурком.

Спор они уладили, но задвижка так и осталась.

И именно сейчас ею снова воспользовались.

Я приглаживаю волосы и шествую через холл к двери Оливии. Затем сильно стучу по дереву. Но ответа нет. Молодая горничная, проходя мимо, делает реверанс, и я киваю ей в ответ. Затем дергаю ручку, но дверь не поддается, поэтому я стучусь снова, пытаясь изо всех сил сдержать свое бешенство, которое возрастает с каждой секундой.

– Оливия? Мне нужно с тобой поговорить.

Я жду, но ответа нет.

– Оливия! – Я стучусь снова. – Все… все вышло из-под контроля, и я хочу поговорить с тобой об этом. Не могла бы ты, пожалуйста, открыть дверь?

Когда охранник проходит мимо, я чувствую себя полным идиотом. Так, наверное, и выгляжу, стучась и умоляя у двери своего собственного дома.

В этот раз я стучу в дверь кулаком.

– Оливия!

Тридцать секунд спустя, когда ответа все еще нет, моя вина улетучивается как дым.

– Хорошо. – Я свирепо смотрю на закрытую дверь. – Будь по-твоему.

Я спускаюсь вниз по лестнице, замечая в фойе Фергуса.

– Подготовь машину.