Primièra canso - [19]

Агас почтительно поклонилась и поспешила покинуть Ее Светлость. Она за это время успела хорошо усвоить, что если герцогиня в добром расположении духа, то может вести себя почти дружески, хотя и не без приличествующего ее титулу высокомерия. Но если ее что-то разозлило, то лучше на глаза ей не попадаться. Особенно в последнее время – после смерти Его Светлости.

Из зеркала на Катрин равнодушными глазами смотрела худая женщина с рыжей косой. Раны на лице теперь все зажили, и только одно ярко-красное пятно от долго незаживающей ссадины было заметно на лбу. К счастью, его можно было скрыть под покрывалом. Но герцогиня не спешила покидать свою комнату, в которой она провела все дни после гибели де Жуайеза. Ей казалось, что и это – малое наказание за ее вину. За то, что из-за нее погиб герцог. Катрин помыслила, как было бы хорошо, если б его не стало, потому что посмела мечтать о другом мужчине.

Но пришла пора прекратить свое добровольное затворничество, коль Серж Скриб решил, что отныне он хозяин в ее замке. Ее Светлость живо надела на голову вимпл и, распахнув дверь из своей комнаты, споткнулась на пороге о вытянутые ноги... расчетливого трубадура.

Он тут же придержал ее за талию и поспешил встать. Затем, чтобы немедленно вглядеться в нее – этот первый взгляд он позволил себе. Черты ее заострились. Кажется, она еще сильнее похудела. Но лицо не казалось болезненным. Не было в нем того, чего он более всего опасался – тени безумия, отчаяния или болезни.

– Вы вышли, – только и сказал Серж.

Герцогиня отступила назад и удивленно приподняла брови.

– Вы бы предпочли, чтобы я продолжала оставаться в своей комнате?

Уголки его губ поползли вверх. Ему очень хотелось немедленно сжать ее в объятиях, но этого делать было нельзя. Потому что она всенепременно влепит ему очередную оплеуху. Или обдаст холодом. За эти долгие недели, что не видел ее, Скриб научился мириться с той мыслью, что для нее он никто, всего лишь трубадур, чуть лучше прислуги, но все-таки прислуга. И это принять было тем проще, что все его страхи были связаны с происходившим с нею в ее опочивальне. Она оплакивала герцога, предпочитая скорбеть в одиночестве. И, видя, как затянулось ее затворничество, он все более ясно понимал, как дорог был ей супруг. Что ж, это было правильно. Неправильно было красть ее поцелуи тогда, когда жив был герцог Робер. Теперь же срывать их с ее уст казалось кощунством.

Серж тоже отступил на шаг и, почтительно склонившись, сказал:

– Счастлив видеть вас в добром здравии, Ваша Светлость.

– Так ли это?

Катрин некоторое время смотрела на его улыбку. Ему смешно! Это задело в ней что-то дремавшее все эти дни, когда она из последних сил старалась не думать о нем. И вот теперь именно он оказался первым, кого она встретила по выходу из своей комнаты. И он веселится.

– Я слышала, вы взяли на себя распоряжение Жуайезом? – сердито сказала Ее Светлость.

– Я бы не посмел. Я лишь дал месье Бертрану несколько советов.

– Но вы это сделали, не испросив разрешения.

Вся ее злость на него неожиданно испарилась. И опасаясь, что он это поймет, упрямо проговорила:

– Его Светлость позволял вам слишком многое, и вы решили, что вам все дозволено.

Скриб удивленно приподнял одну бровь. Ее раздражение выглядело так... странно теперь.

– Вы недовольны мною? Меньше всего на свете я хотел огорчить вас.

– Но, между тем, огорчили. В этом доме у вас иные обязанности, и раздавать советы к ним не относится, – продолжала ворчать Катрин, старательно отводя взгляд.

Трубадур только усмехнулся.

– Я полагаю, что мои обязанности те же, что и при жизни Его Светлости? Беда лишь в том, что, покуда у нас траур, я не мог нарушать его своим пением. Иных распоряжений мне не поступало. А мой деятельный ум не может оставаться в праздности.

– Иных распоряжений и не будет, – вздохнула герцогиня Катрин. – Коль вы решили не покидать Жуайез, то и ваша жизнь не изменится. Думаю, хотя герцог и желал отправить вас в Париж, он был бы не против того, что вы остались в замке трубадуром.

– Значит ли это, что вы позволяете мне сей же час бежать за дульцимером и устроиться под вашим балконом, чтобы исполнить новую канцону? – осведомился он самым серьезным тоном, но в серых его глазах цветными искрами играл смех. – Я их много написал за эти недели. Увы, достойных слушателей не было.

Катрин молчала. Она желала слышать его песни, но отпустить его сейчас от себя, даже ненадолго, она не могла. Не хотела. Она столько дней не видела Сержа! Взглянув на него, она слабо улыбнулась ему. И он вновь почувствовал отчаянно колотящееся сердце где-то у самого горла. Он так редко наблюдал ее улыбки. И еще реже они были обращены к нему. И знал, что навсегда запомнит, что эта ее первая улыбка после недель затворничества, в самом деле, только его.

– И я умоляю вас, моя госпожа, не вздумайте позволять месье Бертрану собирать яблоки в западном саду раньше начала сентября, – низким, чуть хриплым голосом проговорил он, чувствуя, что и сам улыбается. – Это не тот сорт, который убирают в августе.

– Хорошо, не позволю. Кажется, вы еще поспорили с ним из-за сена? В сене вы так же разбираетесь, как и в яблоках?