Primièra canso - [21]

Некоторое время Катрин сидела, не шевелясь, и перед мысленным взором ее вырастали высокие стены монастыря. Ни о каком новом замужестве речи быть не могло! Она дважды перечитала послание и, разорвав его в мелкие клочки, спешным шагом вышла из комнаты, а потом и из замка. Катрин шла, не разбирая дороги и считая шаги. Чтобы не думать, совсем не думать о том, что через несколько месяцев жизнь ее снова изменится. И теперь, кажется, навсегда. Если бы только она смогла что-то придумать, что спасло бы ее от этого неизвестного страшного графа Салета.

Ее Светлость сама не заметила, как добралась до лужайки на невысоком холме, с которого было хорошо видно замок и деревеньку, и почти без сил от своей скорой ходьбы опустилась на высокий камень у тропинки, по которой она пришла сюда.

Солнце теперь уже клонилось к закату, заливая червонным золотом расстилающиеся под ее ногами луга. Вдалеке серебрилась и золотилась змеиным хвостиком Кё-д’Аржан. И черный лес, начинавшийся на том берегу сейчас, в закатных лучах солнца казался сизым. Из-за крон деревьев в небо поднималась дымка, и все вокруг было исполнено удивительной благодати, какая бывает только... когда находишь свой дом. Если бы только она могла называть Жуайез своим домом...

На выгонах свистели в свистки и дудки пастухи, загонявшие стада на ночь в загоны, да над лугами разносилась беззаботная песенка трубадура Скриба.

У трубадура жизнь не мед,

и не полынь, и не водица.

И трубадуру не свезет,

Коль у маркиза он родится.

Маркиз, конечно, не поймет!

И с сыном он не примирится.

Но трубадур не пропадет -

Не угораздило б влюбиться!

Любимой песенку споет,

Но ей не пара, чтоб жениться.

У благородной сердце – лед,

Но невдомек про то тупице!

Дракон нагрянет – он спасет,

С любым он демоном сразится

Погибнет он – и оживет.

В героя просто превратиться!

О том канцону принесет -

Чудная, право, небылица!

Но в сердце не растопит лед

Той, что тем льдом, увы, гордится!

Ему наградой станет мед,

А он хотел воды напиться!

Песня звучала все ближе и ближе, пока за спиной Ее Светлости не послышались шаги музыканта.

– И давно вы тут, Ваша Светлость, сидите? – спросил он, когда мелодия смолкла.

Катрин чуть заметно вздрогнула. Она и сама не знала, как давно здесь сидит. Бросив на трубадура хмурый взгляд, она отвернулась, ничего ему не ответив.

Серж недоуменно приподнял брови и поспешил устроиться на траве у ее ног. Теперь они почти не ссорились. Разве только если насчет того, стоит ли закупать бочки в Фенелле или дождаться цен от Вайссенкройца. Если бы он мог теперь сказать, кто они друг другу, он бы сказал, что они друзья. Во всяком случае, он для того делал все. Но в ней, такой маленькой, было столько силы, что подчас Скриб терялся – сколько еще можно взвалить на свои плечи, но при этом ходить ровно, с высоко поднятой головой? Если бы только она позволила ему разделить с ней ношу...

– Я вижу, в Жуайезе вновь разразилась гроза? – спросил он с улыбкой.

Герцогиня нахмурилась еще сильнее. Гроза... Гроза пройдет, и после нее день снова станет ясным. Но для Катрин огромная туча, идущая с севера, навсегда скрывает солнце.

– Вас эта гроза может обойти стороной, – бросила она.

– Ваша гроза – и моя гроза тоже.

Ее Светлость перевела свой взгляд на лицо Сержа. Если бы все было так просто, как он о том говорит. Трубадур свободен. Даже если он станет неугоден новому хозяину, Скриб всегда сможет уйти. Хоть к королю Мишелю, хоть к французскому королю. Или найдет себе покровительницу. Ей он также будет слагать канцоны и помогать по хозяйству. Он умеет заводить себе друзей, это теперь герцогиня де Жуайез знала прекрасно. Впрочем, она сама находила в том тихую радость: проводить вместе с ним хотя бы несколько часов в день, гоня прочь мысли, что будет дальше, и не позволяя себе думать, зачем это может быть нужно ему.

– Нет, Серж, – наконец, сказала Катрин. – У нас с вами разные грозы.

– Разве разные? – усмехнулся трубадур. – Мы любили одного и того же человека. Вам он был мужем, мне – почти отцом. И мы потеряли его. У нас с вами один только дом. И иного нам не надобно. И это солнце – поглядите, оно светит нам одинаково. Для обоих. Отчего бы и грозу нам не разделить?

С ужасом смотрела Катрин на Сержа. Он говорил ей о герцоге, которого она ни дня, ни минуты не любила. Которому однажды пожелала смерти и теперь старалась забыть навсегда. И все, что было меж ними, – тоже забыть навсегда. А единственное, что она унесет из этого дома, когда уедет, будут ее воспоминания о ночах, проведенных в одиночестве и мечтах о простом музыканте, с которым она, забывая себя, желает делить не только дом, но и всю свою жизнь.

– Оттого, что у нас с вами не так много общего, как вам кажется, – холодно ответила Ее Светлость.

Серж снова усмехнулся. И горькой была его усмешка – она права. Самого главного он сказать не осмелился. Потому что в самом главном, что привязывало его к этому месту, к ней, он был одинок.

– Жаль, что так, – пробормотал Скриб и поднял голову, чтобы видеть ее глаза. – Вы несчастны.

– Вы ошибаетесь, – сказала она, отводя взгляд. – Я вполне счастлива.

– В вас нет счастья, – с грустной улыбкой покачал трубадур головой. Он знал это наверняка, потому что в нем самом счастья не было. – Вы одиноки и не желаете примириться с помощью друга. Вы не греете. Вы замораживаете. В вас нет счастья. И неоткуда ему взяться. Если бы вы могли... довериться... В грозу вдвоем мокнуть веселее.