Прикосновение к невозможному - [31]

Судя по всему, ее родители тяготели к изысканным именам, так как назвали ее Виолеттой. Обычно вакханки носят короткие имена из двух слогов, и она при первом знакомстве попросила называть ее «просто Ви», попутно попросив прощения за «мамин извращенный вкус». Не помню, обращался ли я к ней по имени с того момента, да и все остальное помнил смутно. По моим ощущениям, она уже разменяла третью сотню лет, но отпустило меня до обидного быстро. Даже действие афродизиака сошло на «нет» за пару часов. О крови не приходилось и говорить.

Я был уверен в том, что после долгого воздержания смогу забыться хотя бы на ночь и выбросить из головы мысли о Дане и Авироне. А даже если и не забыться, то просто уснуть и спать без снов. Увы, этой ночью я опять проснулся в начале четвертого и больше не сомкнул глаз. Смотреть в потолок в ожидании рассвета и в тысячный раз задавать себе вопросы без ответов не хотелось, а поэтому я решил заняться чем-нибудь полезным. Если не поработать, то хотя бы порисовать или попробовать что-нибудь написать.

Виолетта спала на спине, сбросив на пол тонкое покрывало. Я снова укрыл ее, убрал с лица растрепавшиеся пряди черных волос, обратил внимание на то, что она хмурится, и положил ладонь ей на лоб. «Выпивать» кошмары вакханок было сложнее, чем кошмары людей, да и делать это мне приходилось нечасто, и голову сдавил свинцовый обруч боли. Я прикрыл глаза и выдохнул, отпуская увиденное. Виолетта улыбнулась во сне, погладила меня по руке и повернулась на правый бок. Теперь она не бродила в одиночестве по темным коридорам страшного каменного замка, а танцевала с подругами на залитом солнцем лугу. Совсем скоро они устанут и отдохнут в тени деревьев, а потом отправятся собирать травы для отвара — для вечерней церемонии. Остальное она, пожалуй, придумает сама.

Разместившись за столом в кабинете, я положил перед собой рисунок, над которым работал — портрет Даны — и уже взял было один из лежавших в небольшой жестяной коробке кусочков угля, но передумал. Мне осталось нанести последние штрихи, а потом критически оглядеть все целиком, но это следовало отложить до светлого времени суток. Я свернул работу, убрал ее в сторону и достал из ящика стола пару листов бумаги для писем. Давно, еще во время нашей совместной работы в Библиотеке, эту бумагу мне подарила Авирона — вместе со сделанным на заказ пером из венецианского стекла. Теперь такая вещь считалась «вышедшей из моды», но менять ее на что-то более современное я не торопился: стеклянное перо позволяло писать аккуратно и выводить каллиграфические буквы. Было что-то странное в том, что я использую подарок Авироны для того, чтобы написать письмо Дане… хотя вряд ли в моей жизни может произойти что-то еще более странное, чем теперешние события.

Дана,

Хочется верить, что ты до сих пор живешь в нашем парижском доме и получишь это письмо. Хотя я не уверен, что хочу этого. И не уверен в том, что его отошлю. Вероятно, правильнее было бы написать пару строк в дневнике и забыть, перевернув страницу. Жаль, что с жизнью нельзя сделать то же самое. Перевернуть страницу тогда, когда ты этого захочешь. А даже если это и происходит, то прошлое никогда не остается полностью позади — оно тянется за тобой, как невидимый хвост, и будет тянуться до тех пор, пока Великая Тьма не смилостивится над тобой и не решит, что пришло время забыть.

Теперь я могу отправлять тебе сколько угодно мысленных посланий, но ты не услышишь ничего. И, знаешь, это хорошо, Дана. В моей жизни было достаточно боли — да и в твоей тоже, хотя и иной природы — и теперь меньше всего на свете я хочу делать тебе больно. Я не сомневаюсь в этом даже тогда, когда ты вспоминаешь обо мне. Иногда я просыпаюсь по ночам и думаю о том, что мне хочется увидеть тебя. Просто увидеть, ничего при этом не говоря. Например, посмотреть на тебя во сне — я часто делал это тогда, когда мы еще были вместе.

Когда ты спишь, у тебя в лице появляется что-то детское и наивное, что-то очень простое — так проста бывает непостижимая истина после того, как ты ее поймешь. В такие моменты ты еще красивее, чем обычно, хотя вряд ли это возможно, и в тебе столько тепла и любви, что порой мне становилось не по себе: а смогу ли я принять все это и ответить тебе взаимностью? Наверное, у меня плохо получалось делать и то, и другое. Кто знает — может, поэтому Великая Тьма распорядилась именно так, и теперь мы не вместе.

И вот о чем я подумал, проснувшись пару дней назад, Дана. Когда-нибудь ты обязательно встретишь того, кто откроет это в тебе. Он примет твою любовь и ответит тебе взаимностью. Конечно, ты станешь совсем другой, не той Даной, которую я когда-то называл своей. Но зато ты будешь счастлива. И это — самый дорогой подарок, о котором я только могу мечтать. Бесценный подарок, потому что счастью любимого существа нет цены. Если мы когда-нибудь встретимся — через год или через сто лет — то я хочу видеть твою улыбку, пусть она и будет адресована кому-то другому. Я хочу, чтобы каждый день приносил тебе радость.

Ты свободна — ты мечтала об этом, точно так же, как любой из нас — и теперь ты вольна распоряжаться своей жизнью так, как захочешь. Теперь тебе часто нужно будет делать выбор, ведь больше нет ни клятв, ни правил. И, если мое мнение что-то значит для тебя, я хочу, чтобы в определенный момент ты выбрала не долг, как приходилось раньше, а счастье. Если ты будешь счастлива, Дана, то буду счастлив и я.