Приключения Весли Джексона - [17]

Я так обрадовался, что громко запел: «Скажи, браток, куда вас гонят?»

Маленькая дворняжка уже больше не трусила, и я тоже ничего не боялся – решительно ничего. Я взял еще сигарету и закурил. Теперь мне было все равно – даже если кто-нибудь покажется на дороге в лагерь и мне придется его окликать.

И тут вдруг кто-то появился со стороны лагеря. Я сразу узнал Лу Марриаччи, но все-таки закричал:

– Стой! Кто идет?

– Вот это порядок, – сказал Лу. – Давай еще разок.

И я прокричал еще раз, просто так, из озорства.

Глава 8 Лу Марриаччи просит у Весли услуги, которая ставит того в затруднительное положение

Я прохаживался с Лу Марриаччи и недоумевал: что он такое задумал?

– Да ты, никак, потерял своего дружка, – сказал он про собачонку, которая только что убежала. – Люблю людей, которых любят собаки. Это хорошие ребята.

– Не все собаки меня любят, – сказал я. – А одинокий пес, да еще среди ночи, готов подружиться со всяким.

– Э, нет, – возразил Лу. – Стоило мне появиться, как эта собачонка припустилась со всех ног – только ее и видели. И не вернется, пока я не уйду.

– Ты думаешь, ты ей не понравился?

– Не думаю, а знаю.

– А почему?

– Видишь ли, – сказал Лу, – собаки доверяют своему чутью. Они могут и ошибаться, но большей частью угадывают. Я обходил этот участок за два часа до тебя. Несколько раз я видел, как эта собачка принюхивается издали, решая, можно ли ей подойти и завязать со мной дружбу. Понимаешь, так и не подошла. Принюхалась ко мне, и я ей не понравился.

– Чем же ты это объясняешь?

– Собаки ищут, кто им по душе. Для себя-то я хорош, а для собак, видно, не очень. А ты, видно, хорош и для себя и для собак. А коли так, значит, ты славный малый, и поэтому я хочу с тобой поговорить.

– Хорошо, я слушаю.

– Прежде всего никому не рассказывай, что здесь произошло между мной и сержантом. Я уложил его спать, и все в полном порядке. Теперь он будет с нами по-хорошему. Он с нами, правда, и прежде по-свински не обращался, да только никогда не мешает иметь какую-нибудь заручку против того, кому завтра может взбрести в голову – стать свиньей. Какалокович парень хороший, но служба есть служба, и время от времени ему приходится назначать нас в наряды – сам знаешь: дневальным по линейке, по казарме, по кухне, в караульную команду и все такое прочее.

– По-моему, дневалить нужно всем по очереди.

– Ну да, ты же пай-мальчик, – сказал Лу. – Конечно, по-твоему, каждый должен нести свой наряд. Поэтому собачонка тебя и полюбила. А вот я не верю этому. Я знаю, что каждый ловчится уйти от наряда. И мне это покою не дает, потому что ничто на свете мне так не противно, как оказаться в дураках.

– Что ты хочешь этим сказать?

– В войну все должны нести свой наряд, все и каждый, если только он не увиливает. Я-то вот в армии, а ведь я знаю многих, кто должен быть в армии, а их там нет и в помине.

– Как же это?

– Они люди умные, не какие-нибудь простачки, – сказал Лу. – Когда разгорится война, каждый мужчина в стране должен участвовать в ней, особенно люди с мошной, у которых есть что терять, а вот они-то как раз в войне и не участвуют. Им надо, чтоб ты да я воевали, а сами они только еще больше наживаются за наш счет. Им наплевать, скольких бы из нас ни убили, лишь бы им своего не потерять да еще прибавить малую толику. Зато ведь они ужас какие патриоты – в десять раз больше, чем мы с тобой. Войну они любят, это мы ее ненавидим. Почитывают о войне в газетах да журналах и знают о ней куда больше, чем мы. Они и о других войнах знают все что надо. Они их изучают, чтобы узнать, как лучше делать деньги на этой войне.

– Есть, видно, люди, для которых деньги важнее всего.

– Много таких, – сказал Лу. – Чересчур даже много. Но они не только за деньгами гонятся. Они используют войну, чтобы заполучить еще и другое: побольше власти, веса, известности. А мы, солдаты, превращаемся в стадо: за пять шагов не отличишь одного от другого. Но к черту все это. Я хотел с тобой поговорить вот о чем.

Несколько мгновений мы шагали молча, а потом он сказал:

– Я хочу уйти из армии. Я знаю, как это сделать. Но мне нужно немножко помочь, и я прошу тебя это сделать.

– Не смогу я, что ты, – отвечал я. – Нас обоих расстреляют за такие дела.

– Не думай, что я останусь перед тобою в долгу, – сказал Лу, – я тоже для тебя что-нибудь сделаю.

– Нет, не могу, – сказал я. – Пусть я, по-твоему, простачок, но я служу в армии и не стану жульничать.

– Ну а если это не жульничество?

– Нет, жульничество, – сказал я. – Я ведь вижу.

– Ладно, – согласился Лу. – Допустим, что придется немножко сжульничать. А ты думаешь, в армии, в правительстве, да и по всей стране – все по-честному? Жульничество сплошное кругом – так оно было, так и будет всегда, пока люди такие, как мы есть. Все люди – дерьмо.

– Может быть, но не всегда.

– Да и я не всегда, – сказал Лу. – У меня жена, я ее люблю, она – все для меня. Сидит теперь дома и плачет целыми днями. Да ребят у меня трое, я их тоже люблю. Не такая уж я дрянь, когда я с женой да с детьми. Мне сорок лет. Не понравился я там у нас, по соседству, одному сукину сыну – он и загнал меня в армию. Пронюхал, что я отложил немного деньжат про черный день, и решил, что семье моей хватит лет на пять-шесть, чтобы прожить без нужды. Вот он и сговорился с другими такими же сукиными сынами и решили они меня сцапать, забрать в солдаты в наказание. Страна воюет, все взбудоражены, сотни тысяч людей идут в армию – так они решили, почему бы и мне не пойти. Один из них – грошовый адвокатишка, другой – хвастунишка судья, третий – делец копеечный, – так ведь они у руля, и что ни скажут, все выйдет по-ихнему. Толпа – за них, а что я людям? И бросили меня в армию, как вора в тюрьму. Правда, я кое в чем согрешил, но ни гроша ни у кого не украл за всю жизнь. Долги отдавал. Любил жену, детишек растил.