Приключения Трупа - [62]
Грандиозный успех без нервозных помех всех важных начинаний правителя говорил об исполнении обещаний для каждого нежителя. Пыл отважного дарителя превосходил доброту и вселил в суету ветрил рвение сил и терпение могил.
Из пастбища сотворил кладбище и твердой мертвой рукой насадил на живой перегной гордый покой!
Поверить в такой поворот невозможно, как без потери измерить провода в никуда, но не секрет, что вера всегда непреложно, как мера за весом, идет за интересом, и не беда, что несёт бред, а отрада, что не ползёт задом наперед.
Верное обстоятельство, наоборот, умрёт, как старьё, без причины, а необъятная мертвечина оживёт и наберёт размах и без личины: её доказательство — крах и руины.
Выходило, что пора было признаться: трупное правление — не шило в рыло, нора и могила, а крупное достижение цивилизации. Оно не угодило тощему интересу, но послужило кормилом общему прогрессу. А заодно и породило полезные для любезной кончины почины.
Главное, уравнялись в правах мертвое и живое.
Зависть и страх отменялись, а славное, гордое и твердое умножались вдвое.
Жить теперь не соглашались так, словно прыть — зверь без края и никогда не умирает, а смерть привечали любовно и без печали, словно беда — не враг, а родная твердь или пустяк.
Покойники перестали слыть национальным меньшинством и попадали в хроники своим изначальным естеством и непростым для жильцов мастерством мертвецов. Захваченные кончиной обыватели не утрачивали причины для занятия карьерой, но наутро шустро затевали вторую — и удачнее первой. Получали втихую и посты повыше, и оклады не меньше, и наградные листы без фальши, и выходные наряды — новейшие, и не канаву им давали с глухим пустырем, а дом с крышей, и славу воздавали всем блестящую, как брызги, и женщины ласкали их, как дорогих, и чаще, чем раньше, при жизни.
На задворках всласть неслась поговорка:
— Умрешь, как вошь, за грош инспектором, а без дыхания попадешь в директоры и найдешь состояние!
Жильцу, признавали, безответная страсть — тюрьма, а мертвецу — несметная власть ума: нанесешь себе от обид удар — и дорогая сама, рыдая, как метель, прибежит к тебе в постель с розой в дар и — прекратит свое невнимание, снимая пеньюар и выполняя твое завещание под угрозой кар.
Предсмертное завещание — не вздохи под плавный аккомпанемент молчания, но главный документ эпохи трупного правления: закон для усердного и неотступного, без препон, воплощения.
Его применение предвидено, как в лупу, у самого Трупа на диараме - в предвыборной программе.
Особый декрет пролил свет чернил на эксперимент:
«Чтобы живые не желали невозможного и соблюдали тишь непреложного, подлежат официальному исполнению лишь роковые прощальные волеизъявления».
Результат декрета поражал умы, убивал наповал недостойных и, как после зимы лето, согревал кости покойных.
Недовольные собой и судьбой рассуждали:
— Не возьмешь тут живьем — ну и что ж, дадут потом!
И умирали без печали — и получали о чем мечтали.
Однако принимали закон двояко: нашлись и непокорные, которые утверждали, что он — крут и что «ни в жисть» не пойдут на поклон к «дошлым дохлым кривлякам».
И спорили окольно и непристойно:
— За что тем, несвежим собакам, почет? Не много ли воли у покойных над беспокойными? И зачем же напряжение мозгов, коли конец неизбежен у жильцов, а любой мертвец, что блюдет покой, превзойдет по достижениям тех, кто идет вперед и кует успех рукой?
На это представители власти возражали:
— Жители света — части строя, а покой — строй. Едва ли живое перешагнёт род и гнёт невзгод. А полёт кончины — далее любой вершины. Оттого-то люди — болото и не судьи, а смерть — круговерть гор и приговор!
Казалось, что — убедительно.
И подтверждалось — практикой.
Но непокорным представлялось спорным и — тактикой.
А у повелителя открывалась поразительная вялость, и волнение населения — распалялось.
И так, из атак на завещание, разгоралось неподчинение и разрасталось — восстание.
Правление мертвеца зрело томительно, как возбуждение скопца, но пролетело стремительно, как оскопление жеребца.
О времени его говорили несмело или ничего: одни оценили трупные дни в год, другие усмотрели — смутные недели, а третьи, злые, вопили, что переворот угас за час всего и меньше того.
Поклонники покойника при ответе городили идиллии и заметили, что срок — немал, как мощнейший вал, что даёт струю, прёт вброд и в гору и не истёк и по сию пору.
Размеры превозносили, но о силе веры голосили, что — чиста:
— Неспроста получили наказ: не верьте в рассказ о смерти — верьте на глаз! Хорошее прошлое грубо губят плохие живые губы!
И продолжали — без вуали:
— Чуть запылится путь покойных, клеймят их, как жуть из ям помойных. И верят нА слово, что тело к нам из-за границы заслано. А наберёт мёртвое дело оборот — в могилу норовят перед распростёртыми поклониться и кричат, что сила не истлела, а, как чудо-птица, перья переодела и в полёт оттуда стремится. И сулят без потерь успех, и хрипят, что чудодеи из святых и теперь живее всех живых, ибо с нимбом и смеют покуситься на то, что для других — и темница, и пыточная рея, и стена, и плато, и несбыточная затея, и не одна, а сто!
