Приключения Трупа - [63]
— Так и случилось с бездыханным новатором, — подхватывал агитатор за агитатором: — и милость даровал окаянным, и естество, и право, и апории, а провокаторы и простофили учинили скандал и за пустяк свалили его в канаву истории. А по какой причине? Чтобы под «упокой ныне и присно» на могиле спрыснуть реставрацию, надругаться у гроба над командирами и остаться в трущобах сирыми!
И согласным, и несогласным было ясно: переворот потряс народ.
Но унылый рассказ вяз в вёрсты длиннот.
А иное мнение о мёртвой идее, без сомнения, было вдвое длиннее.
Однако история — не апория, которая ведёт наоборот.
История бремя двояко несёт — огород плетёт, но зовёт — на укорот:
— Время, вперёд!
XXYIII. СВЕРЖЕНИЕ ГЕНИЯ
Отстранение Трупа от правления затевали не глупо.
Собирали в группы население и объясняли понемногу, что они потеряли дорогу к лучших крохам, а отыскали - к колючим чертополохам.
С подвохом шептали, что дни протекали — плохо.
Магистрали изображали беспутицей, а пролом называли - улицей.
И за каждым углом протяжно рыдали, что устали мучаться.
Кричали, что с мертвецами нет проходу и сладу, что лежат они штабелями на складах и автострадах, стоят невпопад в очередях, сидят на площадях, висят на столбах и оградах.
Объявляли, что сроду не вдыхали столь затхлого смрада, что от запаха такого и боль гаже, и даже свет — нездоровый.
И провозглашали в сто глоток, как из-под плёток:
— Подняли гада — за то и награда!
И в наигоршей печали передавали указы самозванцев — а отцов-мертвецов насчитали больше, чем голодранцев — и всякий нахал объявлял, что отторгал по соседству и гарем, и наследство, а всем остальным, выходило, и драки, и постылый вонючий дым тучей.
И денно и нощно продолжали изменную работу — разрыхляли почву перевороту.
И организовали его, но не сами, а руками самого.
Его!
Не прибегали в запале к риску, а откопали — записку:
«Ханжу не корчу — хочу от порчи в землю. Пора на место и палачу, и докторам. Протестам не внемлю. Ухожу в свою могилу волей, а не силой. Сам. Даю раздолье другим — свежим и молодым, а не прежним, гнилым. За прыть и успех хоронить — всех».
И тут же собралась не орава для досужих игр, а рать — брать власть:
— Право мертвеца на выбор уважать — до конца!
И не рвалась доказать, что подпись неподвижного — облыжная, а зарывать других без их позволения — подлость и преступление. Наоборот, не остереглась сказать, что причина невзгод — сомнение, кончина правителя — низвержение, и что народ поймет хотение повелителя без объяснения.
Верные режиму не уступали нажиму — в бумаге распознавали чих и узревали скверные стати клики из лиги живых.
Но лихих подручных Трупа кучно увещевали крики группы измученных:
— Неужели в теле у жильцов не хватит отваги прибрать мертвецов? Неужели упали стяги морали?
Трупные бойцы уступали совокупно и беззлобно, словно жевали остатки халвы:
- Здрасьте, молодцы! Да вы, ребятки, не способны на такое и при своем, живом, строе. И на бегу не ступи без мертвяка: ни гу-гу, ни пи-пи, ни ка-ка!
И под напором толпы утекали с тропы в коридоры.
А им народ вслед:
— Сброд! Привет - своим! Мухоморы!
А вдогонку — кураж и намёк веселей:
— Эй, бездари, погодите! А не был ли наш дорогой правитель живым? Подписал бумажонку, поменял одежонку, взял жёнку в экипаж и — утёк от тонкой работы на звонкий пляж! Или кто-то живой за ним стоял, как страж и вредитель, и тычком управлял, а тишком предавал — кругом раздувал развал? Назовите!
Вопрос понуждал признаться — удалась операция. И не мразь растеклась, не провокация, а всерьез началась реставрация!
И вот - туго подмяли обслугу мертвеца у дворца и — дожали переворот до конца.
Не стали отпираться коридорные — отвечали, как покорные: отдали и власть, и Труп — задрали пуп и показали наудачу:
- Черноват, значит, староват! Мертвяк до жил — так и руководил!
Ожидали, что сброд заплачет? Или сиганет вспять? Но народ рассуждал иначе:
— Зарывать!
И развивал успех — повторял:
Прижученные подручные от расстройства — в крик:
— Поверьте! Мы — не в ответе!
Не пожелали, черви, тюрьмы и побежали — кто смог — через сто дорог, но не в карете, а под плети и рык:
— На сало!
— На мыло!
И вмиг устройство жизни и смерти в отчизне стало как было.
Очевидцы едва ли считали, что правление покойника — намеренный брак. Скорее, полагали, что — затея гуляк.
Но летописцы в утерянных хрониках рассуждали — так.
«Свержение Трупа снова и всерьез подогрело вопрос о личности и положении тела.
Из-под покрова пыла и беспорядка население смотрело на гения и вождя, как на светило из косого дождя: до неприличности тупо и бестолково. И не зря общественное небо не просветлело: заря ясности не приспела на потребу неестественной праздности, и решение загадки не созрело, а закоснело в заурядности. В развале всего делегаты от мрази выливали на бывшего солдата и депутата лишние ушаты грязи. Но едва ли в борьбе схем дали себе отчет, кем представал тот, против кого из ничего разыграли в перевороте переворот.
А ведь свет простых начал стал горячо проливаться на предмет их побед еще до реставрации живых — забегал вперед и впредь, но не источал вред, не загонял в сеть
Семья — это целый мир, о котором можно слагать мифы, легенды и предания. И вот в одной семье стали появляться на свет невиданные дети. Один за одним. И все — мальчики. Автор на протяжении 15 лет вел дневник наблюдений за этой ячейкой общества. Результатом стал самодлящийся эпос, в котором быль органично переплетается с выдумкой.
Действие романа классика нидерландской литературы В. Ф. Херманса (1921–1995) происходит в мае 1940 г., в первые дни после нападения гитлеровской Германии на Нидерланды. Главный герой – прокурор, его мать – знаменитая оперная певица, брат – художник. С нападением Германии их прежней богемной жизни приходит конец. На совести героя преступление: нечаянное убийство еврейской девочки, бежавшей из Германии и вынужденной скрываться. Благодаря детективной подоплеке книга отличается напряженностью действия, сочетающейся с философскими раздумьями автора.
Жизнь Полины была похожа на сказку: обожаемая работа, родители, любимый мужчина. Но однажды всё рухнуло… Доведенная до отчаяния Полина знакомится на крыше многоэтажки со странным парнем Петей. Он работает в супермаркете, а в свободное время ходит по крышам, уговаривая девушек не совершать страшный поступок. Петя говорит, что земная жизнь временна, и жить нужно так, словно тебе дали роль в театре. Полина восхищается его хладнокровием, но она даже не представляет, кем на самом деле является Петя.
«Неконтролируемая мысль» — это сборник стихотворений и поэм о бытие, жизни и окружающем мире, содержащий в себе 51 поэтическое произведение. В каждом стихотворении заложена частица автора, которая очень точно передает состояние его души в момент написания конкретного стихотворения. Стихотворение — зеркало души, поэтому каждая его строка даёт читателю возможность понять душевное состояние поэта.
О чем этот роман? Казалось бы, это двенадцать не связанных друг с другом рассказов. Или что-то их все же объединяет? Что нас всех объединяет? Нас, русских. Водка? Кровь? Любовь! Вот, что нас всех объединяет. Несмотря на все ужасы, которые происходили в прошлом и, несомненно, произойдут в будущем. И сквозь века и сквозь столетия, одна женщина, певица поет нам эту песню. Я чувствую любовь! Поет она. И значит, любовь есть. Ты чувствуешь любовь, читатель?
События, описанные в повестях «Новомир» и «Звезда моя, вечерница», происходят в сёлах Южного Урала (Оренбуржья) в конце перестройки и начале пресловутых «реформ». Главный персонаж повести «Новомир» — пенсионер, всю жизнь проработавший механизатором, доживающий свой век в полузаброшенной нынешней деревне, но сумевший, несмотря ни на что, сохранить в себе то человеческое, что напрочь утрачено так называемыми новыми русскими. Героиня повести «Звезда моя, вечерница» встречает наконец того единственного, кого не теряла надежды найти, — свою любовь, опору, соратника по жизни, и это во времена очередной русской смуты, обрушения всего, чем жили и на что так надеялись… Новая книга известного российского прозаика, лауреата премий имени И.А. Бунина, Александра Невского, Д.Н. Мамина-Сибиряка и многих других.