Приключения сионского мудреца - [21]

Оставшись один на один со своей депрессией, я стал искать пути выхода из неё! Обратился даже за помощью к врачам. Медицина и здесь меня разочаровала! Врачи меня просто не понимали, не понимали, что я, вообще, от них хочу! Температура и анализы нормальные! Дальше лекарств ничего себе не представляли и прописывали разные настойки. Я как-то сам, подсознательно понял: выход — в физической активности! Надо отвлечь организм от эмоциональной нагрузки! Стал заниматься с тяжестями, почувствовал: чем больше физическая нагрузка — до пота, тем ощутимее приходишь в себя! Больше чувствуешь своё «я»! А при депрессии это «я» — личность в спячке! Я, конечно, действовал вопреки правилам медицины, приписывающей при язвенной болезни душевный и физический покой. Но я уже хорошо представлял себе уровень врачей и медицины и понял: в своих проблемах лучше разберусь, чем примитивные врачи. Глупо думать, что можно создать душевный покой, оградив себя от внешних раздражителей. На смену внешних раздражителей придут ещё более разрушительные внутренние, в особенности чувство неудовлетворённости собой. Физическая активность мне давала многогранный выигрыш: во-первых, чувство деятельности; во-вторых, очаг положительного возбуждения, который вытеснял навязчивые мысли, чувства; и в-третьих, у меня стали расти мышцы, я стал лучше выглядеть! Это улучшило эмоциональный фон, появилось чувство удовлетворения собой, желание действовать, выходить на улицу. Через полгода я привёл свои мышцы в такое состояние, что мог уже ими удивлять друзей! Вот тут и появился вновь Гена и тоже стал заниматься гантельной гимнастикой. Глядя на его хилую фигуру, его мать говорила: «Лучше бы занялся чем-нибудь полезным, бездельник! — и добавляла с презрением: — Борец Бамбула — выжимает два стула!».

Что положительного мне дала язвенная болезнь — это освобождение от армии, я получил военный билет с формулировкой: «Не годен к воинской службе в мирное время, со снятием с воинского учёта!». Гена опять мне позавидовал и стал думать, как и ему освободиться от армии. Наших друзей уже прибрали в свои ряды Вооружённые Силы: исчез Стасик, не стало Владика, пропал Витя, в общем: «Иных уж нет, а те далече, как Сади некогда сказал».

Судьба опять меня свела в одну упряжку с Геной, «моллюск» вновь прилип! Гена стал со мной советоваться, как ему отделаться от армии. Советовал ему разные болезни попытаться изобразить. И вдруг меня как-то осенило: «Послушай, почему бы тебе не изобразить шизофреника? Тем более что тебе притворяться особенно не придётся, это у тебя и так получается. Будь самим собой, а главное — больше рисуй! А твоя мама пусть обратится за помощью к психиатру, скажет, как есть, что сын ненормальный, дебил! Она ведь и так, справедливо, это считает». Вначале Гена надулся, а затем рассмеялся и сказал, что так и сделает. Через несколько дней Гена торжественно объявил: «Еду с мамой в Житомир, в областную психбольницу на консультацию!». В Бердичеве психиатры не водятся, Гена был взволнован, боялся разоблачения, тем более, как выяснилось, психиатр был евреем. «Да, — посочувствовал я, — евреи в таких делах — это самое неприятное — любят во всём дотошно копаться!» Но с другой стороны, может, и не так плохо. Разобравшись, может и не продать, кроме того, будет бояться взять на себя ответственность заявить, что ты здоров, а вдруг ошибся? А евреи — народ, который любит сомневаться! «А самое главное, — уже решительно заявил я, — ты ведь действительно дурак! Так что же ты боишься?!». Гена настолько был озабочен, что не возразил, а только посмотрел на себя в зеркало. «Ну, вот, ты и сам видишь! — заключил я. — И не бойся, запомни, будь самим собой, и всё будет в порядке! Главное, не притворяйся, это может создать впечатление, что ты нормальный, потому что будешь умнее выглядеть!». Я хоть и шутил, но понимал, что это действительно так, чем меньше будет что-то изображать, тем более, со своими скудными артистическими способностями, будет естественнее. А советская психиатрия любого художника с удовольствием объявит шизофреником, если он рисует в непривычной манере. «А если психиатр мне скажет, что я притворяюсь?» — настаивал Гена. «Посмотри на него тупо, как ты это всегда делаешь, а главное, ничего не отвечай!» — посоветовал я. «Как?» — переспросил Гена. «Ну, так, как сейчас! — ответил я и пожелал ему успеха. — Возьми с собой пару картин и покажи психиатру! Это повысит твои акции, а если положит в больницу, то и там рисуй!».

Гена отсутствовал больше недели, и я узнал, что его положили на обследование в областную психбольницу. Вернулся оттуда Гена похудевший, осунувшийся, но счастливый! «Диагноз вялотекущей шизофрении — установлен!» — гордо сказал Гена. «Не установлен, а подтверждён!» — возразил я. Таким образом, и Гена не пошёл в армию. Я его еще больше обрадовал: «Теперь у тебя открываются огромные перспективы — ещё более, по-дурацки себя вести, и ни за что не отвечать! Это для тебя очень важно — впереди ещё год учёбы в техникуме!». Гена мне подробно описал своё пребывание в психушке, всё оказалось примерно таким, как я ему описал. Психиатр-еврей действительно оказался очень дотошным и не верил, что Гена болен, а дурочку гоняет! Он даже его спросил: «Не хочешь в армии служить, да?». Гена ответил по моему совету — своим дурацким видом. Он усиленно рисовал в больнице, но сменил тему обнажённых женщин, тоже по моей рекомендации, на сюрреалистические рисунки — в манере Сальвадора Дали! Так или иначе, Гена стал законным шизофреником. У нас обоих закончился академический отпуск, и мы вновь оказались на последнем курсе! Вновь производственная практика, родной завод, с той разницей, что только другой. Я решил не работать с Геной на одном заводе, и мы с ним как бы поменялись. Я пошёл работать на завод «Прогресс», а он на мой прежний — завод «Комсомолец». По блату, благодаря связям отца, меня взяли на работу-практику в бригаду разметчиков в цех с величественным названием: «Фильтрпрессовый»! Мне казалось: меня здесь раньше отфильтруют, затем ещё и спрессуют! Чтобы этого не случилось, приспособился рано сбегать с работы, до окончания рабочего дня. Но вот однажды мастер цеха — такой рыжий, невысокого роста — негодяй, проследил мой путь из цеха в бытовку, где я переодевался, и закрыл на ключ за мной дверь бытовки, как только я в ней оказался. А когда я кинулся к закрытой двери, он злорадно пропел: «Ну, вот, теперь ты отработаешь, наконец, до конца рабочего дня!» — и, весело напевая какую-то вонючую песенку, ушёл очень довольный своей шуткой. Я не сомневался, что он пошёл похвастаться перед всеми своей удачей. Это меня взбесило, и я стал рвать на себя дверь! Она оказалась закрытой на металлическую перекладину — привинчена винтом! Дверь была новой, после ремонта в цехе! Вначале она не поддавалась, но помогли занятия с тяжестями и злость, мне удалось ее расшатать! Я видел перед собой только одну цель — выломать дверь! Наконец, она не выдержала и раскололась в области петель. Я продолжал её пригибать к полу, представляя, что это мастер цеха, перекладина выгнулась пропеллером! Тут же на шум и мастер прибежал! Он ошалело смотрел на лежащую на полу дверь, через которую я перешагнул и вышел. Он мог всего ожидать, но только не этого! У меня был такой вид, что он не решился мне что-либо сказать и молча, без песни, ушёл в цех. И я всё же раньше ушёл домой. Не знаю, как он объяснил причину выломанной двери, но ни он, и никто другой эту тему больше не поднимал. А Гена мне поведал о своих бедах на своём заводе. К нему привязался тоже мастер, но по другой причине.