Приключения Эмиля из Леннеберги - [37]

Оказавшись снова среди своих подруг, она покорно затру сила вместе с ними за телегой. А все присутствующие засмеялись и сказали в один голос:

— А малый из Катхульта, если разобраться, совсем не дурак!

Альфред тоже смеялся.

— Скотовладелец Эмиль Свенсон, — дразнил он Эмиля. — Теперь у тебя есть лошадь, хромая курица и бешеная корова. Не намерен ли ты обзавестись еще какой-нибудь скотиной?

— Дай только срок, — невозмутимо ответил Эмиль.

Мама Эмиля стояла у кухонного окна, поджидая своих. Когда она увидела на дороге целый караван, у нее глаза на лоб полезли. Впереди ехала телега — правил папа Эмиля, и разместились там Альфред, Лина, огромная свинья и хромая Лотта, которая громко кудахтала, радуясь только что снесенному яйцу. А за телегой поспешали семь коров. Шествие замыкал Эмиль верхом на Лукасе. Он размахивал деревянной лопатой, следя за тем, чтобы ни одна из коров не отстала.

Мама Эмиля пулей вылетела из дома, а за ней, не отставая ни на шаг, бежала сестренка Ида.

— Семь коров! — закричала мама Эмиля, подбегая к его папе. — Кто из нас сошел с ума, ты или я?

— Не ты и не я, а корова, — пробурчал в ответ папа Эмиля. Однако так легко он, конечно, не отделался. Ему пришлось еще долго все объяснять, прежде чем мама взяла в толк, что же, собственно, произошло на торге.

И тут она с любовью поглядела на Эмиля.

— Я горжусь тобой, Эмиль. Только объясни мне, ради бога, как ты узнал, что сегодня утром, когда я хотела посадить хлебы в печь, у меня раскололась деревянная лопата?

И вдруг мама вскрикнула, потому что взгляд ее упал на Альфреда. Лицо его так распухло, что было в два раза больше обычного.

— Где это тебя так разукрасили? — ужаснулась мама.

— На торге, в Бакхорве, — объяснил Альфред. — А в понедельник торг в Кнасхульте.

Лина с мрачным видом слезла с телеги. Ей уже не с кем было хихикать и кокетничать.

— Ты что так нахохлилась? — спросила ее мама Эмиля. — Что случилось?

— Зуб болит, — еле слышно прошептала Лина.

Дело в том, что тот хуторянин из Кроксторна, который сидел с ней у изгороди, все угощал ее карамельками, и она их все грызла да грызла, а теперь у нее так разболелся коренной зуб, что просто голова разламывалась.

Но как бы ни болел зуб, коров доить надо, и Лина тут же побежала на выгон, потому что они и так уж заждались.

Рюлле и ее шести подругам тоже не терпелось, чтобы их подоили, и теперь они громко и требовательно мычали.

— Раз здесь нет их хозяина, придется уж нам выручать, — сказал Эмиль, сел на табуретку и сам стал доить — заметь, он все умел, этот мальчик, — сперва Рюллу, а потом, по очереди, всех остальных коров. Он надоил тридцать литров, и мама спустила молоко в погреб, чтобы потом сделать сыр. Получилась большая головка вкусного сыра, и это доставило Эмилю немало радости.

А яйцо, которое хромая Лотта снесла по дороге домой, Эмиль тут же сварил и поставил на стол перед папой, который угрюмо ждал, чтобы ему подали ужин.

— Это тебе от хромой Лотты, — сказал Эмиль.

Потом он протянул папе стакан парного молока и добавил:

— А это от Рюллы.

Папа молча ел и пил, а мама, вооружившись лопатой Эмиля, смогла, наконец, посадить все хлебы в печь.

Лина приложила тем временем к больному зубу горячую картошку, от чего зуб разболелся еще больше. Впрочем, Лина и не надеялась, что боль пройдет.

— Все я про тебя знаю, — сказала Лина зубу. — Но раз ты так упрям, то и я буду упрямой.

— Зато хозяин Кроксторна не поскупился для тебя на карамельки, — дразнил ее Альфред. — Ешь, сколько твоей душеньке угодно! Знаешь что, Лина, выходи-ка ты за него замуж.

Лина вскипела:

— За этого старика! Ни за что! Да ему пятьдесят лет, а мне только двадцать пять. Думаешь, мне нужен муж в два раза меня старше?

— Это не имеет никакого значения, — горячо вмешался Эмиль. — Поверь, ровным счетом никакого.

— Тебе легко говорить, — отрезала Лина. — Сейчас, может, и не имеет, но ведь когда мне будет пятьдесят, ему будет сто! Вот уж хлебну с ним горя!

— Всяк судит по своему разумению, Лина, — сказала мама Эмиля и, отправив последний хлеб в печь, прикрыла ее заслонкой. — Какую замечательную лопату ты привез, Эмиль, — добавила она.

Когда папа Эмиля съел яйцо и выпил молоко, Эмиль сказал:

— Ну, теперь мне пора в сарай.

Папа Эмиля стал бормотать, что как раз сегодня, если взять весь день в целом, Эмиль не сделал ничего такого, чтобы сидеть в сарае, но Эмиль был непоколебим:

— Нет уж! Раз ты мне сказал, что я буду сидеть, значит, буду сидеть.

И он тихо, с достоинством удалился в сарай и там принялся резать свою сто двадцать девятую фигурку.

Хромая Лотта уже спала на шесте в курятнике, а Рюлла мирно паслась на пастбище вместе со своими подругами, когда явился крестьянин из Бастефаля. Он долго разговаривал с папой Эмиля о торге и обо всем, что там приключилось, и потому прошло немало времени, прежде чем папа вспомнил про Эмиля. Но как только крестьянин со своими шестью коровами отправился домой, папа пошел к сараю.

Еще издали он увидел, что Ида сидит на корточках на скамейке у окна сарая и держит в руках бархатную шкатулку с крышкой, украшенной ракушками. Держит так бережно, словно это самая прекрасная вещь на свете и у нее такой никогда еще не было. Папа Эмиля был на этот счет другого мнения: