Приказ - [31]

Марошффи очень не хотел, чтобы мать заметила его тревогу, и поэтому он большим усилием воли заставил себя говорить все тем же бесцветным голосом:

— Ты думаешь, мутти, Эрика что-нибудь просила у Денешфаи для меня?

Сударыня продолжала свою тонкую игру. Она произносила медовые речи, придавая словам искреннюю убежденность.

— Чего же еще она могла добиваться от него? Истинная правда, что Эрика хотела вернуть тебя с фронта домой, она слышала массу ужасных сплетен о планах Арца. Вполне возможно, что Денешфаи мог замолвить за тебя словечко перед Лукачичем, вне всякого сомнения, но только… Я не могу себе представить, почему она обратилась за помощью именно к нему…

Альбина всего затрясло, кровь прилила к голове. Он не заметил ловушки, в которую его заманила мать. Трудно представить, что могло бы произойти дальше, если бы в следующий момент в комнату не влетела Лиза, которая у самой двери выпалила:

— Пришел Таус, он говорит, что хочет сказать вам что-то очень и очень важное!

Для вдовы оказалось очень кстати появление портье. Она тут же вышла из комнаты, оставив сына наедине с его грустными мыслями.

Сударыня приказала Лизе провести портье в маленькую комнату, выходящую окнами во двор, в которой она обычно принимала подобных людей — почтальонов с денежными переводами, чиновника, собирающего квартирную плату, мастеров, вызванных для какого-нибудь ремонта. Таус начал работать в доме в качестве портье, еще когда был жив сам Аттила Марошффи, и в доме к нему привыкли, как привыкают к старой удобной мебели. Он неизменно с величайшей покорностью разговаривал с Сударыней. Обычно стоя навытяжку, он излагал свою просьбу или пожелание в надежде получить стаканчик настойки и хорошую сигару.

— Ну что там еще стряслось, Таус? — Вдова была к нему благосклонна. — Я тебя слушаю.

Таус с готовностью и почтительностью начал свой рассказ:

— Меньше часа назад ко мне в каморку позвонили. Я как раз немножко задремал: знаете, быстрее стал уставать, чем прежде. «Привет, господин Таус, — говорю я самому себе, — кто бы это мог быть? Зачем тебя тревожат и что от тебя надо?» Вы только представьте себе, это оказался сыщик из тайной полиции! Он сунул мне под нос свой значок, хотя я и так смекнул, с кем имею дело. «Ну, толстый ты бугай! — подумал я про него. — Да у тебя на лбу, дорогуша, написано, кто ты такой и откуда». Ну, сел этот «легавый» со мной на кухне и давай спрашивать, знаю ли я что-нибудь о господине капитане Альбине Марошффи? Тут я на него посмотрел, как на гору Геллерт, и спрашиваю: «Что вы сказали?» Ну а этот, как его, мне опять: «Как давно он скрывается у себя дома?» В ответ я рассмеялся ему прямо в лицо: «Да вы, господин хороший, шутите со мной, что ли?» Тут он наступает мне на ноги и орет: «Заткнись! Я все знаю! Как давно он здесь прячется? На него пришел донос в районный участок жандармерии!» Тут я не на шутку разозлился: «Что за глупости! Господин Марошффи погиб, об этом его матери пришла официальная бумага, я ее собственными глазами видел, потому как почтальон всегда мне такие письма первому показывает. Это точно, сгинул с этого света наш господин капитан, хотя мне его очень жаль. Он был хорошим человеком, и мы все его очень любили. Многие его здесь оплакивали, а жена капитана, бедняжка, так опечалилась, что вообще неизвестно куда уехала…» После этого рожа у шпика вытянулась, и он начал говорить повежливее: «Послушай, Таус, обманывая меня, ты становишься пособником преступника, а это тебя до добра не доведет!» Так он мне пригрозил. Я ему и посоветовал сходить к госпоже, если мне не верит, и от нее все узнать. Он опять весь побагровел, этот «держи-хватай», задумался, почесал в затылке, не зная, что делать. Потом выдавил из себя: «Ладно, я пока пойду, но если ты, Таус, не будешь держать язык за зубами, я его собственными руками у тебя вырву». И показал мне свои гнусные ручищи. «Не навлекай на себя недовольство властей», — сказал он мне на прощание и исчез. Чего греха таить, я малость струхнул поначалу, никак не мог решить, молчать мне или все вам рассказать. «Ну, гер Таус, — сказал я потом самому себе, — вот и ты тоже стал соглядатаем». Подумал-подумал я и решил, что теперь мне нельзя молчать никак. И вот я здесь, у ваших ног, и докладываю все от начала до конца…

Сударыня, любезно улыбаясь (она великолепно умела владеть собой в подобных ситуациях), наполнила бокал смородиновой настойкой, сунула портье в руку немного денег, угостила дорогой сигарой и на всякий случай предупредила:

— Я вам советую, любезный, не нарушать слова, данного этому филеру, и молчать. Больше об этом никому ни слова! И о том, что были у меня, тоже никому не говорите.

Таус проглотил настойку, поблагодарил вдову за сигару и деньги и сказал:

— Целую ручки, Сударыня.

— Хорошо, Таус, идите, я знаю, что вы честный человек. Если полиция все-таки побеспокоит вас еще раз, вы немедленно сообщите мне об этом.

Таус ушел, и Сударыня осталась одна. Страшное беспокойство охватило ее. Она сразу же поняла, откуда дует ветер. Позвав к себе Лизу, Сударыня толкнула ее на кровать и сдержанным, но строгим тоном стала расспрашивать ее: