Приказ - [112]

Марошффи понимал, что Петер прав, тем более что он и сам как раз заканчивал свой доклад об обнаруженных материальных ценностях и о том, как их можно использовать. Этот доклад Марошффи намеревался на днях лично передать Бему. Раздражало Альби то, что Томбор, узнав об этом докладе, предупредил его, что он не потерпит нарушения субординации, и потребовал ознакомить его с материалами, подготовленными для наркома. А это уже не понравилось Марошффи, поскольку он хорошо знал, что все, что известно Томбору, быстро станет достоянием других. Марошффи считал это дело совершенно секретным и потому сам обращался с этими документами как с секретными. Он намеренно затягивал передачу доклада, надеясь как-нибудь «случайно» встретить Бема и вручить ему документы.

Пятнадцатого апреля — этот день Альби хорошо запомнил — Сударыня набросилась на него с самого утра.

— Как ты смел присылать ко мне врача-психиатра?! — закричала она. — Я не потерплю этого! Оставь меня в покое! Не трогай меня!

Альби был удивлен этим неожиданным взрывом, его даже нисколько не обидело ее возмущение, так как он рассматривал это как добрый знак ее выздоровления. Он надеялся, что установившиеся теплые весенние дни окончательно поставят мать на ноги. Дождливые мрачные дни кончились, а солнечная погода радовала людей. Улицы Пешта заметно оживились, когда на них стали появляться нарядные женщины и девушки.

Иногда Марошффи невольно вспоминал Эрику. Часто он спрашивал себя: где она может быть сейчас? как живет? почему не пишет?

Чтобы не думать о ней, Альби старался уйти с головой в работу. В свой темно-зеленый блокнот в кожаном переплете он, если позволяло время, кое-что записывал. В тот день он записал:

«В казармах большие изменения. Отменены телесные наказания. Запрещено петь непристойные солдатские песни. Зато теперь солдаты по-настоящему занимаются спортом, ходят в кино и даже в театры. Сегодня, например, они смотрели фильм «Откровенная женщина». Офицеры уже привыкли, обращаясь друг к другу, говорить: «Товарищ начальник». Короче говоря, я могу назвать себя очевидцем рождения новой армии…»

Под вечер Томбор пригласил после работы нескольких своих подчиненных выпить по стаканчику доброго вина, что при тогдашнем запрете на спиртное было воспринято приглашенными с радостью.

Среди приглашенных оказались Жулье, Денешфаи, Карпати, Бертоти и Марошффи.

— Приглашаю вас всех на квартиру к моему другу, который живет на проспекте Мартонхеди. Будет великолепное жаркое из поросенка и доброе вино, — сказал Томбор.

Поручик Карпати поинтересовался, приглашены ли на вечер дамы.

— Из женщин там будут супруга хозяина дома и две их взрослые дочери, — ответил Томбор. — Обе девушки веселые и разговорчивые, а одна из них к тому же еще и очень красива.

Марошффи охотно отказался бы от этой попойки. У него, на столе скопилось множество журналов, и он с большей охотой просмотрел бы их. Большинство журналов были присланы из Вены, так как блокада пока не сказывалась на пересылке книг из-за границы. Тем не менее он принял это предложение с надеждой, что, как только представится случай, он по-английски, ни с кем не прощаясь, уйдет домой.

Еще до наступления темноты машина из наркомата, сделав две ездки, доставила всех приглашенных на виллу. В саду, куда они вышли полюбоваться природой, цвели желтые цветы, своим роскошным видом напоминая нарядных невест. Сад был хорошо ухожен, из него открывался прекрасный вид на гору Шашхедь, на широкую долину, позади которой серебрилась лента Дуная.

Глядя на Дунай, Марошффи невольно подумал о том, что где-то в районе Байи на реке, подобно хищным акулам, рыщут в эту минуту английские мониторы.

Хозяин виллы, у которого собирались гости, Ролланд Алторяи, радушно принял приехавших к нему офицеров и любезно предложил пройти в дом. Его супруга и две дочери были не менее гостеприимны и так веселы, что их настроение сразу же передалось и гостям. Ролланд работал начальником отдела переводов наркомата по иностранным делам. До Будапешта он жил в Вене, поэтому его супруга и дочери охотнее говорили по-немецки, чем по-венгерски. В Пешт он перебрался после октября и начал работать в министерстве иностранных дел, являясь в нем доверенным лицом Беринкея. К его огромному удивлению, смена режима не отразилась на его карьере. Одна из его дочерей, по имени Эдит, была удивительно красива, а другая, наоборот, даже непривлекательна. Жена Ролланда, умело пользуясь косметикой, выглядела так, что ее можно было принять за старшую сестру обеих девушек. Женщины в своих нарядах выглядели несколько экстравагантно, что не совсем гармонировало с обстановкой виллы, с тяжелой резной мебелью. На окнах виллы висели массивные бархатные шторы, на стенах — картины, писанные маслом, в массивных золоченых рамах, на паркетном полу лежал огромный темный ковер, а под потолком сверкала роскошная хрустальная люстра.

Гости пили вино, курили кто сигареты, а кто сигары, а три женщины искусно поддерживали приятную беседу. Разговор шел о возможной высылке Карла и Вильгельма, об интимных похождениях английских придворных, о странностях Клемансо и о закулисных сплетнях венгерского театрального мира.