Приговорённые к совершенству - [31]

Слово «Миссия» приводится здесь с прописной буквы отнюдь не зря — не со строчной же было обозначать дело человека, поставившего своей задачей воссоздание России? Воссоединение её разрозненных краёв и областей! Возвращение — пусть со временем — статуса Великой Державы! Да кто из предшественников полковника Горчакова замахивался на подобное? Владимир Мономах? Иван Калита? Минин и Пожарский? Нет! Их ноша в сравнении с бременем, которое вознамерился возложить на себя Иннокентий Глебович, явно не тянет! Но! (Частица, эффектное употребление коей сделалось для полковника излюбленным риторическим приёмом.) Но! Для воссоздания России нужны деньги! Огромные! А после Великого Разграбления девяностых годов и злосчастного Референдума в России если что и осталось, то только разорванные на куски нити нефте-и-газопроводов. И нефтегазодобывающая Тюмень, вообразившая было, что наконец-то вздохнёт свободно, осталась нищей. В самом деле, ведь не Северным же Морским Путём вывозить её чёрное и голубое «золото»! А каждая область, по территории которой проходили вожделенные трубы, мечтала драть за транзит такую плату… в конце концов, с помощью — и к выгоде! — Москвы кое-как уладилось. И не совсем верно, что денег — конечно, имеется в виду твердая валюта — на седьмой части суши ни у кого не осталось. Они были. Немного. И у немногих. К сожалению — не у Иннокентия Глебовича.

Нет, не сказать, что во время Великого Грабежа к его рукам ничего не прилипло. Прилипло. Свой миллион долларов он, служивший в ФСБ по хозяйственной части, конечно, имел. И даже — не один. За что — ибо не по чину! — был тихо переведён в волгоградский спецназ. С сохранением звания. И без изъятия — а, чёрт с ним! — двух «лишних» миллионов. Однако — три миллиона… чтобы безбедно прожить остаток дней, сколько бы их ни даровал Господь, и даже оставить детям — если бы таковые (по крайней мере — законные) водились у Иннокентия Глебовича — на это да, на это бы их хватило. Но затевать с такими деньгами хоть что-то серьёзное? Смешно! А уж спасать Россию?!

Собственно, о спасении России до марта две тысячи судьбоносного для полковника года Иннокентий Глебович никогда и не помышлял. Талантами он обладал разнообразнейшими, но уж жертвенность-то в их число никак не входила. И «Пассионарием» — красивый, в широкий обиход введённый Львом Гумилёвым, термин — он тоже не являлся. Напротив, по своей натуре был человеком скорее холодным, никогда не теряющим рассудка. И ещё зимой две тысячи своего звёздного года частенько подумывал: а не бросить ли всё к чёрту, не перебраться ли в относительно стабильную Московскую губернию — приобрести где-нибудь под Звенигородом домик с садом, скромный (дабы не зарились соседи) «джип», жениться, обзавестись детишками (а что, пятьдесят три года — не возраст!) и зажить себе эдаким безобидным рантье. Мечты, мечты… Иннокентий Глебович прекрасно понимал, что без «крыши», которой являлась его служба в спецподразделении, если не головы, то уж трёх-то своих миллионов он точно лишиться. А скоре всего — и того и другого. Да даже, если только и денег — нищему в нищей России! — зачем ему тогда голова? Чтобы в один из особенно чёрных дней было к чему приставить дуло? Попробовать за кордон? Во-первых — трудно. А главное: и Европа, и Америка в течение девяностых годов настолько «объелись» «новыми русскими», что теперь из-за несварения желудка, даже не распробовав, их изрыгают. Справедливо — наконец-то опомнились! — полагая, что, ограбившие собственную страну, не умеют заниматься ничем, кроме грабежа. А уж после того, когда с начала две тысячи приснопамятного года на европейские чёрные рынки из распавшейся России стал поступать низкосортный героин… Да в огромном — с каждым годом всё увеличивающемся! — количестве…

Так, в неопределённости и сомнениях проведя зиму и, разумеется, ничего не решив, весной, а точнее около пяти часов утра двадцать шестого марта — после бессонной ночи — Иннокентий Глебович Горчаков услышал Голос. Вообще-то, называть Это голосом — профанировать, в лучшем случае, переводить на понятный язык То, что невыразимо ни на каком человеческом языке. Это — ослепительный взрыв в мозгу, когда мысли и чувства, на миг смешавшись, выстраиваются в новый, ни на что не похожий ряд. Проникая туда, куда вход запечатан семью печатями. Где хранятся не просто иные знания — но и иная вера. После, когда вечность, вместившаяся в миг, вновь растворяется в обыкновенном, вяло текущем времени, ум, защищаясь от непосильного знания, начинает подыскивать слова. И кажется — что находит. Так и полковнику Горчакову, спустя уже, может быть, всего несколько секунд, стало казаться: он слышал Голос. Повелительный. Свыше.

«Проснись, Иннокентий! Проснись и, Волю творя Мою, ступай в Дикое Поле! Ибо оттуда начнётся Новая Русь. Великая. Праведная. Ступай, и, на погибель её врагам, засевай это поле маком. Волю творя Мою. Ступай, и не бойся врагов земных: ибо бронь, которую ты от Меня получишь, ни мечам их, ни стрелам не одолеть. Ступай, Иннокентий!»

Для холодноватого, рационально мыслящего, от всего сверхъестественного успешно отгораживающегося умной иронией полковника спецслужб этот голос явился огромным потрясением. Поначалу Иннокентий Глебович попробовал, как от сонного морока, от него отмахнуться — не вышло. Голос требовал, звал, велел. Да так, что не помогали ни транквилизаторы, ни водка. У знакомого психиатра — объяснившись намёками, вскользь — полковник разузнал о нескольких сильнодействующих нейролептиках: вышло и того хуже. Рассчитанные на больную психику — на здоровую они начали оказывать действие едва ли не прямо противоположное ожидаемому. И после трёхдневного запоя — чего прежде никогда не случалось! — Иннокентий Глебович сдался. Решил подчиниться Голосу. И скоро — уверовал. Что он — Избранник. Спаситель России. Что это бремя возложено на него свыше. И его необходимо нести. Жертвуя всем. Беззастенчивость чекиста соединив с фанатизмом пророка.