Приговорённые к совершенству - [10]

— Простите, Сергей Геннадьевич, вы пытаетесь уклониться в сторону от проблемы. Даже если одним из предков человека считать обезьяну…

— Ничего себе, «одним из предков»! А другим? Это что же у нас получается — человек произошёл от союза Бога и Обезьяны?!

— Сергей Геннадьевич, не передёргивайте. Обезьяна — тоже ведь божья тварь. Давайте лучше оставим в стороне ваше нечаянное кощунство и возвратимся к сути. Да, приматы — в своём большинстве — животные стайные. С жёсткой, как вы верно заметили, иерархией. Но! Если вы внимательно (особенно у высших приматов) рассмотрите структуру стаи, то убедитесь, что каждая отдельная группа, в сущности — семья. Доминирующий самец, несколько половозрелых самок и молодняк — детёныши разного возраста. И возле стаи — или на её периферии — два, три взрослых (алчущих, угнетённых) самца. Ждущих времени или случая, чтобы, изгнав вожака, занять его место. Я, разумеется, упрощаю, но в основе — так. И что из этого следует? А ничего, Сергей Геннадьевич, не следует. Я ведь и не отрицал, что к объединению на уровне семьи человек эволюционно приспособился.

Сергей, не без интереса выслушивающий популярную лекцию по этологии, размышлял: «Ну-ну, Иннокентий Глебович, и куда тебя занесёт ещё? Да уж, верно майор заметил, Батька ты жутко склизкий! Что твой налим! Тебя — не прямо, конечно! — спрашивают про героин, а ты мне о естественном отборе. Да так складно, так занимательно, что заслушаешься!»

— Но! — Иннокентий Глебович чуточку злоупотреблял этими эффектными «но», — если мы поднимемся на следующий уровень объединения, уровень рода, то картина существенно меняется. Да, чем больше группа, тем значительнее её преимущества перед соседними — малочисленными. Но! Заметьте, Сергей Геннадьевич, тем выше напряжение внутри группы. Слишком много неприкаянных взрослых самцов — давление на вожака всё усиливается. А выход? В нападении на чужие группы, в захвате чужих самок — в создании новых семей. Ведь что — изначально — есть род? Большая семья. Семья, где подчинённые самцы могут — так сказать, легально, на определённых условиях — иметь своих «законных» самок. В конце концов группа разрастается настолько, что непосредственное подчинение вожаку сменяется почитанием общего мифического предка — вот вам и род. Но!

«Так-так, Иннокентий Глебович! От этологии, стало быть, к этнографии! А как же два твоих симпатичных, у Евросоюза костью застрявших в горле заводика, — почти восхищаясь словесной эквилибристикой собеседника, думал Сергей: — А возможно, не два? Возможно — поболее?»

(Полукустарное производство низкосортного героина было налажено у «степняков» без малого уже четыре года. С этого, собственно, и началось Дикое Поле. Европа сразу забеспокоилась, сразу обратилась к Москве. Но что Москва — после Референдума оставшаяся почти без армии — могла поделать с многочисленными «Суверенными Субъектами Федерации»? Извинилась перед Европой, пальчиком погрозила обособившимся шалунишкам — и всё. Новая волна гнева поднялась месяцев пять назад: когда вдруг на европейские чёрные рынки героин покатил валом — особенный, невероятно высококачественный.)

— Теперь давайте рассмотрим стаю. Или (поскольку мы уже перешли к человеку) племя, — уже немного назойливо, уже раздражая, вещал Иннокентий Глебович. — Казалось бы, племя — всего лишь объединение нескольких родов, и основания для увеличения межличностного напряжения будто бы нет. Но! С одной стороны — на внешнем уровне — чем группа многочисленнее, тем она сильнее. С другой — на внутреннем уровне — чрезвычайно усложнившаяся иерархия, жёсткость (и в то же время запутанность!) брачно-семейных связей — давление на личность делается почти невыносимым. И как ни выгодно объединяться, я полагаю, — ага, вот мы и приблизились к сути! — догадался Сергей, — что эфемерный союз племён — максимально на что (без вмешательства внешних факторов) способен человек. Итак: в естественном состоянии предельным достаточно устойчивым образованием является племя. Но ведь, Сергей Геннадьевич, обратите внимание, объединяться-то в самом деле выгодно. И?

Дальше Сергею пришлось выслушать пространную лекцию о винограде и вине, соме, ячмене, пиве, мёде, спорынье, мухоморах, коке, табаке, пейотле, конопле, мандрагоре, маке, опиуме и о многом другом, что, по мнению Иннокентия Глебовича, периодически снимая внутреннее напряжение индивидуума, лежало в основе всякой цивилизации. Являлось теми, посланными — свыше? из бездны? — скрепами, которые непрочные союзы племён смогли соединить в устойчивые государственные образования.

«И кто же, Батька, ты есть?», — вот так, шуткой, Сергей старался защитить свой мозг от изощрённой диалектики Иннокентия Глебовича. «С одной стороны, с другой стороны — «единство и борьба противоположностей», «отрицание отрицания» — выискался на мою голову гегельянец грёбаный! А что, Иннокентий Глебович, если у меня сейчас «количество перейдёт в качество» и я эдаким изящным хуком справа засвечу тебе под глазом фонарь? Или — попросту — дам в морду?»

Скоморошничание, плоские, сомнительного свойства, шуточки — защита, конечно, слабая, но всё же лучше, чем никакой. Сергею удалось-таки соорудить заборчик и оградить свой разум от ядовитых стрел чужой, беспощадной логики. И заключительный выпад Иннокентия Глебовича не застал его врасплох.