Приговоренная. За стакан воды - [6]

Раздалось пение муэдзина — значит, уже половина шестого утра. Мне нравилось слышать призыв к молитве пять раз в день: хотя я не хожу в мечеть, это помогало ориентироваться. Я знала, когда пора возвращаться домой и готовить еду или идти забирать детей из школы. В то утро мулла был в голосе, он пел чисто, мелодично. Хотя я католичка, и все же суры Корана умиротворяли меня. Мы с Ашиком иногда смеялись над тем, как мулла фальшивил или в пятницу в полдень, призывая на великую молитву, надрывался и задыхался в микрофон, стараясь изо всех сил. Не знаю, забавляло ли это мусульман, но мы с Ашиком точно так же смеялись бы и над католическим священником.

Пение муэдзина принесло радость в дом. Но, вспомнив о событиях прошлого дня, я опечалилась, ведь мы были так счастливы в нашей маленькой деревушке посреди пшеничных и тростниковых полей. Деревня Иттан Вали совсем небольшая. Всего наберется семей триста. Эти земли пустынные, грязные и пыльные, но это мой дом, и мне было в нем уютно.

Дома тут все похожи друг на друга. Крыши в жалком состоянии, нет водопровода, зато, к счастью, есть электричество, и стены принадлежат нам. Значит, мы не должны платить за жилье и нас не могут выкинуть отсюда. Наше жилище очень скромное: всего одна комната и небольшой дворик. Там я любила готовить. Массивный чугунный котелок был всегда готов вскипятить воду для чая или сварить рис. Ашик, я, четыре дочки и старший сын — мы все были счастливы под этой крышей, и я каждый день благодарила небеса за то, что мы могли жить спокойно, не опасаясь, что на нас нападут или выгонят из дома. Ведь так было не везде.

Мы часто слышали о расправах над христианами. Как можно забыть то, что произошло в пятидесяти километрах отсюда, в Годжре? Все говорили об этом, и даже мусульмане в нашей деревне ужаснулись, узнав о таких зверствах.

Как нам рассказывали, толпа разгневанных мусульман ворвалась в деревню Кориан и разрушила сотни домов, в которых жили семьи христиан. Мусульмане говорили, что христиане осквернили Коран: отпраздновав свадьбу, они якобы вырывали из него страницы и топтали ногами прямо на пороге храма. Мы с Ашиком не могли в это поверить. Местные христиане совершенно не склонны устраивать провокации против ислама, особенно после заключения брака в доме Божием. Но озлобленные мусульмане не остановились на этом: они разнесли по всей провинции весть о том, что христиане надругались над Кораном. Фарах рассказала нам, что через два дня сотни и сотни мусульман заполонили христианское поселение в Годжре. Они сеяли ужас повсюду, круша железными прутьями все на своем пути, в том числе протестантские храмы. По словам местных источников информации, полиция не реагировала на происходящее и не вмешалась даже когда начались поджоги. Все, что могло сгореть, превратилось в пепел. И не только дома: десять христиан сгорели заживо, в том числе три женщины и трое детей. Все они погибли при ужасных обстоятельствах. Слушая рассказ об этой чудовищной бойне, я вся дрожала, вцепившись в руку Ашика.

— Как ты думаешь, с нами может такое случиться?

— Конечно, нет, не волнуйся. Ты же видишь, что здесь люди не желают нам зла, — уверенно ответил муж.

И все же я испытывала некоторый страх, глубоко сочувствуя христианам, которым внезапно, ни с того ни с сего, пришлось пройти через настоящий ад.

Все знают об этой ужасной истории. Даже президент Пакистана высказывался о том, что нельзя так поступать с религиозными меньшинствами. Христианское поселение превратилось в груду пепла, а его жители, которые и раньше были очень бедными, остались вообще ни с чем.

В ужасе от этой истории, мы с мужем и детьми стали еще осторожнее, старались не привлекать к себе внимания. В деревне, едва заслышав пение муэдзина, я сразу же покрывала голову, показывая, что хоть я и христианка, но уважаю религию своих соседей-мусульман. Во время поста Рамадан наша жизнь тоже менялась. Вне дома мы не ели и не пили в течение дня. Нам приходилось прятаться, чтобы не сердить мусульман, которые в этот период и так всегда были не в духе. Даже торговка Фарах, которая всегда так добра к нам, переставала улыбаться. Мы понимали мусульман: очень трудно не пить при сорокоградусной жаре. Почти на два месяца жизнь замирает. Жители ходят усталые, потому что не могут есть днем, их изнуряет зной, и они не имеют права вступать в интимные отношения. Часто после полудня они спят вместо того, чтобы работать. Деревня пустеет, на улицах никого нет. Лавки снова открываются только на закате, во время ифтар[5]. Тогда на лицах жителей деревни вновь расцветают улыбки, в домах накрывают большие столы и приглашают друг друга в гости, чтобы разговеться. Нас никогда не приглашали, но это нормально, ведь мы — христиане. В период Рамадана Ашику приходилось тяжелее, чем мне, ведь он любит курить, когда работает в мастерской. Но чтобы не провоцировать своих товарищей, которым запрещено курить днем, он воздерживался от этого.

Я сидела на кровати и вспоминала о том, как женщины обвиняли меня в том, что я ругала их религию. Это было так несправедливо. Я не критиковала их веру. Но вместо того, чтобы молча опустить голову, как полагается делать христианам в любых обстоятельствах, я поддалась на их провокацию и спросила, почему я должна обратиться в ислам. Для христианки, живущей здесь, это было слишком.