Приговор - [42]

Мы уже почти спустились, когда в одном из домов, частично уже накрытых тенью, отворилась дверь, и во двор вышел человек. Возможно, я бы даже не обратил на это внимания, тем более что с такой высоты его уже было плохо видно за забором, но на какой-то миг его голова и плечи оказались на солнце, ярко блеснув металлом. В следующее мгновение фигура целиком оказалась в тени, но я уже натянул поводья.

– В селе стоят солдаты, – объяснил я Эвьет, разворачивая коня.

– Грифонские?

– Понятия не имею. И не хочу выяснять.

– Но, может быть, это наши!

– Все может быть. Только, боюсь, они об этом не знают, – усмехнулся я. – И потом, даже если они ничего против нас не имеют, место для ночлега нам тут вряд ли найдется, раз уж в селе расположились военные.

– А почему ты думаешь, что они тут в каждом доме? Ты скольких видел?

– Одного, но их тут гораздо больше. Теперь я понял, что мне тут не понравилось. На улицах никакой живности. Ни гуси не бродят, ни свиньи в лужах не купаются… Обычно в погожий летний вечер крестьяне не загоняют животных по сараям. Но, когда в селе стоит воинская часть, потенциальной пище лучше не расхаживать по улицам бесхозной. Конечно, солдатам ничего не стоит и в птичник или хлев наведаться. Но там все же есть надежда, что возьмут "по-божески". Может, даже чуть-чуть заплатят, если командир особенно хороший попадется. А с улиц будут хватать без малейшего стеснения…

– Эй, стойте!

Я обернулся. Двое всадников, вооруженные луками и мечами, выехали из села и скакали за нами следом. "Держись крепче!", – сказал я Эвьет и пришпорил Верного, одновременно отворачивая влево, чтобы выскочить на равнинную дорогу прежде, чем они сумеют ее нам перекрыть. Ибо карабкаться вверх по склону, когда сзади тебя догоняют лучники, не очень благоразумно.

– Может, спросим, что им надо? – крикнула Эвелина, вцепляясь в мой пояс.

– Я знаю, что им надо… – ответил я, пригибаясь к холке коня. – Они видели, что мы ехали в село, а потом вдруг развернулись. Им это показалось подозрительным. Вполне их понимаю, но доказывать им, что я не шпион, не собираюсь.

– Но, удирая, мы усиливаем их подозрения!

– Остановившись, мы бы их не развеяли. И вообще, быть вне подозрений хорошо, но быть вне досягаемости лучше. Нно, Верный!

Они скакали нам наперерез, и это был самый опасный момент. Проскочим или нет? Заступить нам путь они, похоже, не успеют, но оказаться в зоне обстрела их луков тоже не хочется… Я пригнулся еще ниже, продолжая погонять коня.

И Верный мчался во весь опор. Черной стрелой он рассек траву у подножия холма – здесь, к счастью, почва еще не была болотистой – и вылетел на дорогу, почти сразу же вписываясь в поворот. Я бросил короткий взгляд через плечо. Передний солдат был от нас ярдах в восьмидесяти – опасная дистанция, с которой уже вполне можно стрелять, правда, делать это на полном скаку не очень удобно – но затем расстояние вновь стало увеличиваться. Их кони явно уступали нашему, несмотря даже на то, что Верный нес двоих (впрочем, двенадцатилетняя девочка весит не так уж много). И то сказать – рыцарский скакун против лошадей простых солдат, хорошо еще, если не реквизированных на каком-нибудь крестьянском подворье. Затяжная война опустошает ряды не только двуногих бойцов. Породистые боевые кони тоже становятся редкостью.

Однако кавалеристы не бросили преследование, что было бы с их стороны самым разумным. Но когда это люди, тем более – в охотничьем азарте, руководствовались разумом? Тем более что дорога, по которой теперь скакали и мы, и они, петляла. И это давало им пусть очень небольшой, но шанс.

Когда из-за такой петли расстояние между нами по прямой впервые стало уменьшаться вместо того, чтобы расти, один из преследователей выстрелил. Я заметил это краем глаза, но стрела, очевидно, упала так далеко, что я даже не услышал ее шороха в траве. Дорога в основном была сухой, хотя попадались короткие, буквально в несколько ярдов, участки, где она как-то резко превращалась в черную жирную грязь. Я опасался, как бы Верный не оступился или не поскользнулся на всем скаку в таких местах, но он с легкостью преодолевал грязевые барьеры.

Когда дорога вновь изогнулась дугой, расстояние между нами, даже сократившееся на краткое время, все равно было уже слишком велико даже для умелого лучника. И гнавшиеся за нами уже не пытались стрелять. Но, пытаясь в последнем усилии достать ускользающую дичь, они сделали нечто куда более глупое – попытались срезать, рванув напрямик через траву. Вероятно, их часть была укомплектована не местными, и они плохо себе представляли, на каких почвах растет такая трава…

Испуганное ржание слилось с громкой человеческой бранью. Я оглянулся и увидел сквозь травяные заросли, как барахтаются в трясине лошадь и свалившийся с нее всадник. Второй солдат, успевший вовремя остановиться, теперь сдавал задом вспять, не рискуя даже разворачиваться на опасном участке.

– Да помоги же мне, Олаф! Куда ты, твою мать! Я не могу вылезти, Олаф, это не шутки! Олаф, чтоб тебя!!!…

Но Олаф, ощутивший, наконец, под копытами твердую землю, развернулся и погнал коня обратно в село. Убедившись в твердости его намерений, я позволил Верному снизить темп. В вечернем воздухе все еще разносились крики и проклятия обреченного, но затем его последний отчаянный вопль "Нееет! Я не хочууу!" оборвался, и вновь наступила тишина.