Приёмыши революции - [61]

— Что-то случилось, Антош? Твой вид меня беспокоит, поскольку, насколько я тебя изучил, он у тебя означает намеренье скрыть какое-либо неприятное ощущение или переживание. У тебя что-то болит?

— Нет… Нет, всё хорошо. Просто… просто думаю, как не задать вопроса, важного для меня и при том неуместного…

Доктор, кажется, даже онемел на какое-то время, так был озадачен, его седые усы задумчиво зашевелились.

— Неуместное? Вот это ты формулировку вывел, просто единство и борьба противоположностей в чистом виде. Раз уж это что-то так важно для тебя, что тебе трудов стоит удержаться, так может, не настолько и неуместное? Слово как таковое, Антоша, редко обременяет человека, обременяет слово, сказанное в ответ, и то не всегда.

Алексей подошел поближе, желая, чтобы никто из присутствующих в комнате не услышал их разговор.

— Если уж так, то я всего лишь хотел сказать, только не считайте это, пожалуйста, за дерзость или нелепый каприз… Но в самом деле, стоит ли хлопотать о моём дне рождения, и всем тем, что я получаю здесь каждый день, я уже сверх меры обязан, и можно ли желать большего? Если и можно чего-то желать, то не игрушек и не сладостей, конечно, а того, что не знаю, в возможностях ли ваших… Ведь вы общаетесь хоть иногда с господином Никольским? Могли б вы при случае просто узнать, когда он смог бы посетить нас? Наверняка, так думаю, у него и других дел вполне достаточно, но всё же, если хоть небольшая такая возможность есть… я был бы рад этому.

Аполлон Аристархович сел поудобнее в кресле, сложив руки замком на животе, и посмотрел на мальчика со спокойной улыбкой.

— Я понимаю тебя. Действительно понимаю. Ты очень хотел бы сейчас получить хоть какую-то, хоть маленькую весть… о людях, которые тебе не безразличны. Но нельзя быть уверенным, что эти вести сейчас есть у… господина Никольского. Насколько я знаю, его сейчас нет в Москве. Я, к сожалению, не знаю, ни куда он отправился, ни когда вернётся. Но я не сомневаюсь, что как только ему будет, что сообщить тебе, он тотчас будет здесь.

— Я понимаю, — шепотом произнес Алексей, — понимаю, и все же отчего-то думал, что это возможно сейчас. Все хорошо, думаю, вы правы. Господин Никольский, если бы смог, наверное, заглянул бы… Спасибо ещё раз.

Мальчик развернулся и направился в свою комнату, попутно отметив, что в зале, где они находились, стало непривычно тихо. Миреле сидела всё там же, за столом, и перебирала тонкими пальчиками маленькие деревянные квадратики, из которых они ещё вчера строили игрушечный домик, Леви всё так же что-то читал, а Ицхак терпеливо и сосредоточено продолжал собирать каркас для второго, более надёжного варианта этого домика. Слышали ли они что-то? Во всяком случае, кажется, ни он, ни доктор не допустили формулировок, которые могли б быть опасно откровенными… Было неловко, конечно, так таиться от друзей, которые не таили своей жизни от него, это тоже был грустный, нелёгкий долг…

Прикрыв за собой дверь, Алексей прошёл к кровати, забрался на неё, поджав колени к груди, и заплакал, сам не понимая, отчего. Может, оттого, что Аполлон Аристархович угадал его намерения, а может, оттого, что только тогда, когда мысли были произнесены, он понял всю глупость ситуации, и ему стало стыдно за себя и свой эгоизм, а может — от бессилия, от не угасающего от невозможности желания знать… Слова матери — «он облечён действительно большой властью» — и это правда, эти сильные руки вырвали его из уготованного течения жизни, этот голос, сильный, уверенный и властный, перечёркивал константы их жизни с бесстрастностью, которой нечего было противопоставить, слова Татьяны, что он, вероятно, опасный фанатик — и его горящие в полутьме столовой дома Ипатьева глаза — глаза не человека, как показалось ему тогда, а некой неведомой силы, только имеющей вид человека. И что говорить, в руках этого-то, непостижимого, неизвестного — единственная нить, единственная надежда на преодоление неизвестности, и в общем-то, самая жизнь и его, и его близких, и тем более что говорить — он желал узнать не только о семье, но и о том, кто распорядился их судьбами и кому он, возможно, действительно обязан жизнью.

Как ни тяжело, но надо ждать, только терпением и разумностью оправдается всё то, что сделано для него и оплатятся его надежды. И в этот момент, тихонько постучавшись, в комнату вошел Ицхак.

— Не моё это, конечно, дело, — проговорил он, немного смущаясь, — но позволю себе спросить… О ком говорил Аполлон Аристархович, о ком ты беспокоишься? Уж извини, специально я не подслушивал, но демонстративно зажимать уши тоже б было как-то неуклюже. Понимаешь, вот нам с Леви волноваться и вспоминать больше уже не о ком. Так, дальние родственники далеко, в другом городе есть, но это не то, конечно… Если у тебя есть надежда ещё на какую-то встречу, это повод порадоваться за тебя.

Алексей сел на постели, украдкой, кажется, незаметно вытер глаза.

— Я говорил об одном человеке, который мне помог… Хотел спросить у него о тех, кто… помогал мне раньше… Да, о надежде на встречу… не сейчас, и наверное, ещё не в ближайшее время, но и просто получить весть — было б утешением и легче б было ждать.