Приёмыши революции - [26]

— Вообще-то, — смутилась Ольга, — я мыться привыкла сама, и ванну себе всегда сама набираю…

— Ишь ты, — в голосе Алёны послышалось уважение, — наша-то барышня сама вообще мало что делала…

Алёна была девушкой, вероятно, лет двадцати, не больше, с вытянутым веснушчатым лицом, которое портили слишком мягкий подбородок и совершенно бесцветные брови, и была она, как потом узнала Ольга, и не горничной вовсе, просто из слуг при хозяйке только она одна и осталась, потому что была сирота и идти ей особо было некуда. Вот и была Алёна теперь и горничной, и поломойкой, и прачкой, а в худые дни, когда не могла приходить готовить строгая, неулыбчивая соседская повариха Груня, ещё и стряпухой. Хозяйка вздыхала, но не жаловалась — так сейчас жили все.

— А что случилось с настоящей Ириной? — Ольга решила уступить своему естественному любопытству, тем более из объяснений солдат она это как-то не очень хорошо поняла.

— Один господь пока что знает, — Алёна споткнулась о далеко выступающую фигурную ножку ванны и расплескала половину ведра, — но явно ничего хорошего. Из дома Ирина Савельевна сбежала с проходимцем одним, мать не пожалела, а ведь знает, что у Аделаиды Васильевны сердце слабое… Говорили про них, что в Екатеринбург отправились, но вот месяц мы уже здесь, сколько искали, расспрашивали — без толку…

— Так вы не местные? Ой, дайте же, помогу, мне правда не сложно, чудачка вы…

— Не, омские, покойный Савелий Игнатьевич там служил… Теперь, верно, в Новгород, на родину хозяйкину поедем, она там с самой своей свадьбы не была…

— Как-то нехорошо… — пробормотала Ольга под нос, — а ну как настоящая Ирина вернётся? И как мне тогда ей в глаза смотреть?

— Вернётся… оно б хорошо, если б вернулась, тогда б что-нибудь придумали, сказали, что близнецы у Аделаиды Васильевны были или уж не знаю, что, а только куда она вернётся? В Омск? Про то, что в Новгород поедем, она, положим, слышала, но адреса ж нашего там не знает, дом-то ещё купить надо… А вообще она за границу хотела, в Париж. Они об этом с матерью всё и ругались. Барышня новых порядков, сказала, ни терпеть ни принимать не может, а мать наотрез сказала — из России не уеду, в Новгороде буду жить или в Иркутске где-нибудь, да хоть на конюшне с лошадьми, но — в России, нечего нам в Париже делать, русские мы… В благословении ей на брак отказала, потому что слышала, что жених эмигрировать собрался… Это вам, барышня, теперь думать надо, если тот же дядя вас спросит — Аделаида Васильевна ему обо всём этом ещё из Омска писала…

— Скажу, что соскучилась по матери, — улыбнулась Ольга, — и что как посмотрела на поля родные, на златоглавые церкви — поняла, что жить без них не могу, и в раю бы божьем не стала.

— Ну, это вы поубедительней главное, — хихикнула Алёна.

Через час или полтора их сидения в комнате за разговорами о том о сём к ним поднялась Аделаида Васильевна, довольно улыбнулась Ольге, уже переодетой в домашнее платье Ирины.

— Ну, теперь здравствуйте по-настоящему, милая… Вишь, как скомкано получилось — всего-то не загадаешь, думала, Федя раньше чем завтра к нам не успеется… Теперь надо нам привыкать — мне вас дочкой Ириной звать, а вам меня матушкой. Да вы не плачьте, милая, что вы, успокойтесь! — Ольга только после этих слов осознала, что дрожь её — не от холода после ванны, а от подступающих неумолимо рыданий, потому что теперь только до неё стало доходить свершившееся, — дня два, не больше, и уедем мы из этого места, уедем в красивый город… Вы в Новгороде бывали? Ну, утешьтесь, что осиротевшую мать своим присутствием согреете — грешно так говорить, но не верю я, что дочь свою живой увижу… Месяц я её дома ждала, все глаза выплакала, месяц здесь разыскивала… И ни одной весточки, ничего… Может, она и в Париже уже этом проклятом, как знать, но не доверяю я что-то этому её Модесту ни на грош, её ли он так крепко полюбил или драгоценности её, которые она с собой взяла… Обобрал и бросил где на погибель — не удивлюсь… А времена нынче сами видите, какие, могли и обоих прибить по дороге где… Она ведь у меня дурочкой доверчивой всегда была… Ну, надобно, наверное, вам какие-то истории из её жизни рассказать, чтоб вы побольше представления имели, и начну я, пожалуй, с пяти её лет…

В то же время Анастасия жалась у порога уютной гостиной, охваченная смятением, после такого-то инструктажа не странным. Дородный сорокалетний мужчина с густой чуть вьющейся бородой, верхней частью лица напомнивший ей дядю Сергея, взял её руки в свои — огромные и при том казавшиеся невесомыми из-за осторожности движений, и проговорил тихим, ласковым голосом:

— Милая моя, прелестная юная княжна! Об одном посмею попросить вас с порога — не бояться меня. Ведь это, вы сами должны понять, может погубить всё дело! Ведь вы, по легенде, которую мы должны разыгрывать в дороге, моя почти что жена, а разве при этом вы могли бы бояться меня? Я понимаю вас прекрасно, что это не та роль, какую вы готовы бы были и имели какое-либо удовольствие играть, однако согласитесь, это ведь такая роль, в которой сложно б было вас заподозрить, а не это ли главное? К сожалению, у меня никогда не было дочери, и это известно столь хорошо, что приписать мне дочь, даже и внебрачную, было бы довольно затруднительно и вызвало бы дополнительные сложности. Тогда как наличие у меня молодой невесты удивительно в куда меньшей степени…