Приёмыши революции - [225]
— И как бы вы сами, если бы не Аполлон Аристархович?
— Как-нибудь. Я пошла бы куда-нибудь в служанки, нашла бы, может быть, какую-нибудь старую клушу, которой в радость бы было понянчиться с Франциском… Ну если б не справились, то умерли бы, и так бывает. Но не непременно ж мы должны быть всегда камнем на шее нашей матери! У неё своя жизнь, у нас своя.
— Ну, всё же, видимо, она не всему научила тебя… Ведь ты же не бросила брата. Или просто не успела? Или не бросила из таких же соображений — что он пригодится потом? Так скажу тебе, такие, как я, с трудом могут пригодиться.
— Антон, если ты правда захочешь понять, ты поймёшь. Когда-нибудь. А пока вообще нет смысла об этом говорить, нет больше моей матери и скорее всего, на горизонте она больше не появится. Вы — вы все здесь — добрые люди, и я счастлива, что вы есть, правда. Вы жили в другом мире, чем мы, теперь и мы живём в этом мире, в котором я многого не понимаю… Но если вас когда-нибудь коснётся то, чего не понимаете вы, я постараюсь вас защитить, вот и всё, что я хотела сказать.
— Ты?!
— Если буду знать, что делать и как. Если кого-то нужно обмануть, послать по ложному следу, скомпрометировать перед кем-то, чтобы с решением своих проблем ему стало не до вас, в крайнем случае, думаю, я и отравить сумею. Многие взрослые так самонадеянны, что никакой угрозы не ждут от ребёнка. Я полагаю, конечно, у тебя и так есть защита, и достаточно могущественная… Но об этом я тоже не буду спрашивать, захочешь — сам расскажешь.
— Ты любила свою мать? — тихо спросил Алексей.
— Странно, чего это вдруг ты спросил об этом.
— Матери бывают разные — наверное, и любовь к ним бывает разная.
— Наверное, да. Когда я думаю, что я даже не узнаю, когда она умрёт и где — мне становится грустно… Если она окажется тяжело больна или в нищете — я не смогу придти к ней на помощь. Впрочем, она понимает это, она знала, что делала. Да и так легче. Я чувствовала бы очень большую неловкость, потому что я действительно не знаю, как это — испытывать горе от потери, тут ты прав. Но наверное, у вас здесь я этому научусь, и стану довольно сильно другой. И может быть, даже начну тосковать о ней, хотя это и глупо.
— Страшно говорить такое, но радуйся этому. Потерять мать — это очень больно.
— Если я такого не испытывала — это не значит, что я не могу тебя понять. Я встречала разных людей, не только свою мать. Когда у одного её друга умерла мать, горе его было безмерно, а ведь ему было 56 лет, то есть, его мать умерла от старости, к этому надо б было быть готовым. Старайся думать о том хорошем, что было, радоваться этому и быть благодарным, а не скорбеть и негодовать, что больше этому не бывать. Однажды твоя мать неизбежно умерла бы, и чем дольше ты пробыл бы с ней, тем сильнее бы привязался, тем твоё горе было бы сильнее — и бессмысленней. Близкие будут с нами столько, сколько суждено, и ни днём больше, надо это принять и не роптать. Поэтому я и говорю, детки хороших родителей — большие эгоисты, привыкшие, чтоб всё у них было хорошо и всё для них. Потом они обижаются, как же судьба могла с ними так несправедливо поступить, в то время как многим не даётся и этого. Надо ценить хорошее, потому что оно кончается. И иногда за ним следует очень плохое. но иногда следует и новое хорошее, конечно, если мы тоже что-то для этого делаем.
Алексей хотел, конечно, кое-что ответить на это, но не стал, чувствуя, что очень уж тут ходит по грани опрометчивых, лишних слов. Довольно того, что оговорился с Ицхаком. Стоит ему зацепиться за эти слова Катарины — и это приведёт ведь его к собственным мыслям, которые в том или ином виде крутились в голове вот уж год, а по честному — так и больше. Ещё когда убеждал «господина Никольского» бросить бессмысленную затею по спасению приговорённого не каким-нибудь ревтрибуналом, а самой природой. Когда мучился виной, которой ни перед кем в полной мере не раскрыть, не измерить, за все родительские тревоги, за все бессонные ночи у его постели. За то, каким крестом, каким разочарованием он стал… Конечно, они любили его, могло ли быть иначе, мыслимо ли иначе? Они любили, потому что их так научили, потому что они хорошие, порядочные родители, потому что богобоязненные, и смиренно принимали ниспосланное испытание, и надеялись, что бог услышит их молитвы и дарует им чудо, потому что были обеспеченные и могли приглашать к нему хоть врачей, хоть кудесников, потому что он, в конце концов, был их спасением, их надеждой, будущим династии. «Хорош бы был государь» — смеялись в Доме Особого Назначения. Что было при том у них на сердце — никогда не представить, ребёнку такого не открывают.
— Когда-нибудь, Катарина, я многое смогу тебе рассказать… И возможно, ты научишь меня, как жить с этим дальше…
Этот день рождения ожидался ещё скромнее прошлого, всё-таки и в целом жизнь становилась тяжелее, суровее, и у Аполлона Аристарховича прибавилось подопечных. Правда, прибавилось и зарабатывающих — Анна теперь полностью вкладывала заработанное в бюджет маленькой общины. Таким образом, конечно, их обоих не было дома практически целыми днями, и основной груз домашних работ и заботы о подопечных ожидалось принять Лилии Богумиловне и активно помогающей ей Катарине, которой предстояло вплоть до более-менее сносного овладения русским языком быть на домашнем обучении. Леви, после череды всеобщих обсуждений, вздохов и сомнений, твёрдо решил поступать в институт, и его с этого настроя не сбивала даже очередная травма, полученная совершенно по-дурацки — поскользнулся в коридоре на вымытом полу. Ицхак с осени будет полноценно посещать школу, Алексей лелеял надежду, что ему удастся выбить такое позволение тоже, ведь его же может сопровождать Ицхак, да и остальные ребята… С этими планами и выработкой стратегии улещивания Аполлона Аристарховича, бабушки Лили, Дзержинского или кто ещё может воспротивиться этой авантюре, Алексей о своём дне рождения едва не забыл, но пришлось вспомнить, тем более пятью днями позже следовал день рождения Катарины, спраздновать было решено совместно — для экономии.
«С замиранием сердца ждал я, когда начнет расплываться в глазах матово сияющий плафон. Десять кубов помчались по моей крови прямо к сердцу, прямо к мозгу, к каждому нерву, к каждой клетке. Скоро реки моих вен понесут меня самого в ту сторону, куда устремился ты — туда, где все они сливаются с чёрной рекой Стикс…».
Трое ученых из Венесуэльского географического общества затеяли спор. Яблоком раздора стала знаменитая южноамериканская река Ориноко. Где у нее исток, а где устье? Куда она движется? Ученые — люди пылкие, неудержимые. От слов быстро перешли к делу — решили проверить все сами. А ведь могло дойти и до поножовщины. Но в пути к ним примкнули люди посторонние, со своими целями и проблемами — и завертелось… Индейцы, каторжники, плотоядные рептилии и романтические страсти превратили географическую миссию в непредсказуемый авантюрный вояж.
В настоящей книге американский историк, славист и византист Фрэнсис Дворник анализирует события, происходившие в Центральной и Восточной Европе в X–XI вв., когда формировались национальные интересы живших на этих территориях славянских племен. Родившаяся в языческом Риме и с готовностью принятая Римом христианским идея создания в Центральной Европе сильного славянского государства, сравнимого с Германией, оказалась необычно живучей. Ее пытались воплотить Пясты, Пржемыслиды, Люксембурга, Анжуйцы, Ягеллоны и уже в XVII в.
Как же тяжело шестнадцатилетней девушке подчиняться строгим правилам закрытой монастырской школы! Особенно если в ней бурлит кровь отца — путешественника, капитана корабля. Особенно когда отец пропал без вести в африканской экспедиции. Коллективно сочиненный гипертекстовый дамский роман.
Мы едим по нескольку раз в день, мы изобретаем новые блюда и совершенствуем способы приготовления старых, мы изучаем кулинарное искусство и пробуем кухню других стран и континентов, но при этом даже не обращаем внимания на то, как тесно история еды связана с историей цивилизации. Кажется, что и нет никакой связи и у еды нет никакой истории. На самом деле история есть – и еще какая! Наша еда эволюционировала, то есть развивалась вместе с нами. Между куском мяса, случайно упавшим в костер в незапамятные времена и современным стриплойном существует огромная разница, и в то же время между ними сквозь века и тысячелетия прослеживается родственная связь.
Видный британский историк Эрнл Брэдфорд, специалист по Средиземноморью, живо и наглядно описал в своей книге историю рыцарей Суверенного военного ордена святого Иоанна Иерусалимского, Родосского и Мальтийского. Начав с основания ордена братом Жераром во время Крестовых походов, автор прослеживает его взлеты и поражения на протяжении многих веков существования, рассказывает, как орден скитался по миру после изгнания из Иерусалима, потом с Родоса и Мальты. Военная доблесть ордена достигла высшей точки, когда рыцари добились потрясающей победы над турками, оправдав свое название щита Европы.
Разбирая пыльные коробки в подвале антикварной лавки, Андре и Эллен натыкаются на старый и довольно ржавый шлем. Антиквар Архонт Дюваль припоминает, что его появление в лавке связано с русским князем Александром Невским. Так ли это, вы узнаете из этой истории. Также вы побываете на поле сражения одной из самых известных русских битв и поймете, откуда же у русского князя такое необычное имя. История о великом князе Александре Ярославиче Невском. Основано на исторических событиях и фактах.