Придворный - [166]

Так что же, перед нами экзотический памятник перевода давних, чисто поэтических ценностей и идеалов на язык назидательной прозы своего времени?

И это правда, – но не вся, а лишь ее часть.

В течение веков и отнюдь не случайно книгу Кастильоне сопоставляют с сочинением, во многих смыслах ей совершенно противоположным, – «Государем» Никколо Макиавелли. Начаты обе книги были в одно и то же время, в 1513 году. Закончил Кастильоне своего «Придворного» намного позже, в 1524-м, вероятнее всего успев прочесть книгу Макиавелли. Нигде, даже в частной переписке, он не упоминает бывшего секретаря Флорентийской республики, хотя, без сомнения, знал о нем и, вероятнее всего, встречался с ним лично. Кастильоне, по складу его личности, было легче не писать о людях, слишком ему неприятных. Из сравнения этической направленности «Государя» и «Придворного», как и из всего, что знаем мы о биографии того и другого автора, можно вывести, что, по всей вероятности, граф относился к Макиавелли, как к человеку, политику и литератору, с глубокой антипатией. Но в ходе своей длительной работы над книгой, признавался Кастильоне себе в этом или нет, он не мог не учитывать мысль Макиавелли. То, как он формулирует свою главную задачу – создать образ «такого придворного, чтобы тот князь, что будет достоин его службы, даже если его государство мало́, мог бы именоваться величайшим правителем», – неуклонно ставит перед нами вопрос о целях и о методах этого государя, а следом и о том, что́ есть реальная политика в условиях Италии (да и шире, всей Европы) XVI века?

* * *

Макиавелли смотрит на политику как на личную игру властителя, живущего, подобно божеству, в мире своих намерений и планов. В уме государя словно разыгрывается шахматная партия. Предполагается, что подчиненные беспрекословно выполнят им порученное: столько-то фигурок будет бито, столько-то пожертвовано, столько-то разменяно. Ни одна из этих фигурок не имеет ровно никакого самостоятельного значения, занимая лишь некое (обычно бесконечно малое) место в планах государя: она делает то, что нужно ему, и живет, поскольку и пока в ней есть потребность; человеческое сопротивление, личное или коллективное, – лишь механическое «сопротивление материала», не более. При массе верных наблюдений книга Макиавелли остается техническим руководством для тирана, одного из тех, кто не может допустить, чтобы жизнь шла сама, своим свободным потоком. Для тех, кто считает, что у жизни нет иного назначения, как вращать жернова замыслов властителя.

Макиавелли утверждал в своем сочинении, что следует «настоящей, а не воображаемой правде вещей»[83]. Однако, как будет сказано гораздо позже, в XX веке, «люди действия, люди больших начинаний – всегда сновидцы; они предпочитают реальности грёзу. Но силой оружия они заставляют и других видеть свои сны»[84]. Сны государя, естественно, должен видеть и любой из проводников и исполнителей его воли. При этом подходе книга о придворном – такая, как замышляет и пишет ее Кастильоне, – просто не нужна. Придворным Макиавеллиева государя может быть человек абсолютно послушный государю и обладающий крепкими нервами; пожалуй, с него и хватит.

В представляемом так мире нет иной ценности, кроме государства, а государство есть то, что видит в своем «сне», в своих честолюбивых планах его властитель. Но ведь Макивелли прекрасно знает, что не все идет по расчетам властителя. И поскольку даже те формулы, которые он предлагает, не могут гарантировать успеха, Макиавелли ссылается на «фортуну» или «расположение звезд». Но это не должно смущать адресата книги. Неизвестность еще больше горячит кровь авантюриста, человека азарта, а настоящий политик, по Макиавелли, всегда авантюрист.

«…И все-таки я полагаю, что натиск лучше, чем осторожность, ибо фортуна – женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать – таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело, – игриво-расчетливо пишет он Лоренцо Медичи, известному охотнику до плотских удовольствий. – Поэтому она, как женщина, – подруга молодых, ибо они не так осмотрительны, более отважны и с большей дерзостью ее укрощают»[85].

Кастильоне действительно не о чем спорить с Макиавелли; они не только говорят на разных языках, но и мыслят в разном поле. Для Кастильоне политика – это само свободное течение жизни людей в их общении, состоящем из бесчисленного множества нюансов. Не борьба интересов, но текучее, пульсирующее взаимопроникновение самых разнообразных факторов в отношениях. Пестрая ткань, непрерывно ткущаяся из мыслей, слов и дел, поведения и восприятия бесчисленных людей. Посвятив свою книгу не государю-единодержавцу, а людям двора, как мужчинам, от канцлера до пажа, так и женщинам, Кастильоне сосредотачивает внимание на этих великих и малых, промежуточных, но отнюдь не пассивных звеньях в сплетениях событий. Тем более если они (здесь мы вспоминаем о поэтической составляющей книги) по своему таинственному призванию суть посвященные, строители и служители храма благородной Любви. И от этой величайшей, надмирной цели не вправе уклониться никто из них, если он поистине благороден душой. Мир для Кастильоне – не та неукрощенная масса, которая только и ждет, когда ей овладеет, навязав свою волю, некто сильный, дерзкий и непреклонный. Мир для Кастильоне, если обратиться вслед за Макиавелли к женскому образу, не лукавая блудница, как для флорентийца – его «фортуна», а Прекрасная Дама, ждущая благоговейного, неусыпного, верного и мужественного служения сердца. Но это служение остается, как ему и приличествует, предметом тайны. А на уровне того, что открыто взгляду, Кастильоне учит вниманию к каждой мелочи в ежедневном общении, как в серьезных делах, так и в галантных забавах.