Придворное общество - [97]

Это, конечно, не случайность, что в 1627 году съехавшиеся по выбору Ришелье на ассамблею нотабли требовали прежде всего, чтобы в руках «грандов» не оставляли больше никаких крепостей, чтобы все крепости, не являющиеся непосредственно необходимыми для защиты страны, были снесены и чтобы никто без позволения короны не мог владеть пушками или отливать таковые. Не случайно и то, что эта ассамблея, после некоторых препирательств по поводу порядка уплаты и размера взносов каждой провинции, без возражений утвердила расходы на содержание постоянной армии первоначальной численностью 20 000 человек, которая, помимо задач борьбы со внешними врагами, прямо должна была служить обеспечению общественного спокойствия и укреплению авторитета короля. В этом смысле Ришелье сломил последнюю силовую позицию крупного дворянства. Те, кто ему сопротивлялся, умирали побежденными — частью в тюрьме, частью в бою, частью в ссылке; Ришелье сделал так, что даже мать короля умерла за границей. Таким образом, власть крупного дворянства еще оставляла для него возможность сопротивления власти короля; но когда дела королевства взял в свои руки решительный человек — эта власть легко озлобляющихся друг на друга и конкурирующих между собою «грандов» — оказалась уже недостаточна для достижения победы над королем. Хотя Ришелье и не осуществил своего плана — раз в три года сменять губернаторов (военных управителей провинций) — все же он поддерживал среди них строгую дисциплину[193] и увольнял их по своему усмотрению. Для них это было достаточно сильным унижением.

В одном месте своих мемуаров он прямо говорит:

«Было бы ошибкой считать, что сын или брат короля или же принц королевской крови может безнаказанно чинить смуту в королевстве. Гораздо разумнее обеспечивать спокойствие королевства и монархии без оглядки на звания, которые якобы гарантируют безнаказанность»[194].

Так он подчинял «достоинство» (qualité) дворянства нуждам королевской власти. Такое перераспределение власти между дворянством и короной определило одновременно и ту форму, которую приобрел двор при Людовике XIII. Он значительно вырос вследствие притока лишенного корней дворянства. Он по-прежнему представлял собою, как уже и в эпоху Генриха IV, своего рода плавильный котел, где восходящие буржуа, которых вынесла наверх прежде всего система продажи придворных должностей и люди, недавно полущившие дворянское достоинство, — прежде всего из лагеря «мантии» — приходили в соприкосновение, а отчасти и смешивались через брачные союзы с членами «старинных дворянских семейств». Двор еще не стал постоянным местожительством «грандов» страны, а тем самым — общественным центром Франции. Но вольная рыцарская жизнь, которой наслаждался дворянин в своем поместье, прочном отечестве, и в кочующем военном лагере, а дворянка — по крайней мере, у себя дома, где она распоряжалась, — для многих дворян навсегда осталась в прошлом.

23а.

Отныне у части дворянства не только сократилась материальная база, но одновременно сузились и сфера его деятельности, и его жизненный горизонт. Сводя кое-как концы с концами, оно оставалось приковано к своим сельским поместьям. Компенсации этой узости горизонта полевым лагерем и переменой мест на войне оно уже больше получить не могло, по крайней мере, в прежних масштабах. А более широкие перспективы, возможности раскрытия потенциала оказались для этой части знати за крыты, так как достигались, прежде всего, благодаря престижу, который отныне могла сообщить только придворная жизнь.

Другие дворяне находили себе новое, более зыбкое пристанище при королевском дворе, т. е. в Париже, или, в первое время, еще при дворе одного из «грандов» страны. Но и для последних, как и для королей, их сельские поместья превратились в простые подсобные хозяйства их особняка и двора, находящегося в столице той или иной области. В остальном же и они, если не находились в изгнании или в немилости у монарха, жили, по крайней мере время от времени, при дворе короля, хотя этот двор еще и не стал для них постоянным местожительством. Общество при Людовике XIII было уже придворным обществом; оно характеризовалось важной ролью, которую играли в нем женщины: мужчины, почти лишившиеся своих рыцарских функций, имели теперь перед ними значительно меньше социальных преимуществ, чем раньше; но это было еще относительно децентрализованное придворное общество. Рыцарская жизненная установка и специфический рыцарский этос еще не исчезли вполне, но эта установка и этот этос, бывшие когда-то адекватными реальности и источником всякой славы и успеха для «дворянства шпаги», постепенно становились теперь, в изменившейся ситуации все дальше от реальной жизни и все более обрекали своих носителей на неудачу.

Невозможно не ощутить трагизма этой дефункционализации, трагедия заключается в том, что люди, существование и самосознание которых привязано к определенной традиционной установке, приносившей успех и достаточное самоутверждение их отцам, а может быть, и им самим в юности, — теперь, в мире, который по непостижимым для них при чинам изменился, с той же самой установкой оказываются обречены на поражение и гибель. Сцена, описанная Ранке, дает столь наглядную кар тину этой судьбы последних представителей рыцарской традиции, что мы приведем ее здесь полностью: герцог де Монморанси, сын человека, в существенной мере способствовавшего победе Генриха IV, поднял мятеж. Это был тип сеньора рыцаря, щедрого и блестящего, мужественного и исполненного высоких устремлений. Он служил и королю, но того, что тому одному, или, точнее говоря, одному Ришелье, должна принадлежать власть и право повелевать, этого он не понимал. И он взбунтовался Королевский маршал Шомберг противостоял ему в не очень благоприятной позиции, но вот что говорит Ранке: