Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века - [89]
Функцией от «возвышенной» механики риторической власти предстает у Берка сама идея бога, предстающая воображению в уже знакомом нам тройном отражении – в непосредственно наблюдаемой природе, Священном Писании и римской словесности. Наряду с Горацием, Лукрецием и псалмами Давида Берк цитирует речь всевышнего из Книги Иова:
Описание дикого осла в книге Иова возбуждает довольно сильную идею возвышенного просто тем, что подчеркивает его свободу и его пренебрежение к людям; в противном случае описание такого животного не могло бы содержать в себе ничего благородного <…> Величественное описание единорога и левиафана в той же книге полно таких же возвышающих их обстоятельств: «Захочет ли единорог служить тебе?.. Можешь ли веревкою привязать единорога к борозде?.. Понадеешься ли на него, потому что сила его велика?..» «Можешь ли ты удою вытащить левиафана?.. Сделает ли он договор с тобою, и возьмешь ли его навсегда себе в рабы?.. не упадешь ли от одного взгляда его?» (Там же, 96–97)
Возвышенность божества в различных его обличьях Берк описывает через воздействие, оказываемое им на личную и коллективную субъектность аудитории:
Но когда мы размышляем о таком громадном предмете, находясь как бы под крылом всемогущей силы, обладающей к тому же всесторонним вездесущием, мы сами съеживаемся, уменьшаясь до ничтожных размеров нашей собственной природы, и тем самым как бы уничтожаем себя в его глазах (Там же, 98–99).
Этот механизм, увязывающий созерцание бога с самоуничижением субъекта, разыгрывается в знаменитых стихах ломоносовского «Вечернего размышления»:
(Ломоносов, VIII, 121)
«Ода, выбранная из Иова» тоже соответствует теории возвышенного, толкующей библейскую теофанию как риторический инструментарий секулярных – эстетических и политических – отношений господства и подчинения. «Ода…» с ее грандиозными космологическими картинами предстает актом «возвышенной» риторики, вменяющей своим читателям принужденное согласие и обустраивающей их субъективность вокруг принципа покорности.
Учение о возвышенном самым прямым образом соотносилось с политическими представлениями об иерархическом порядке. Берк в той же главе связывает монархическую власть с возвышенным и ссылается при этом на Книгу Иова:
Власть, которой в силу своего положения пользуются короли и военачальники, имеет такую же связь со страхом. <…> «Когда я выходил к воротам города, и на площади оставил седалище свое, – говорит Иов, – юноши, увидев меня, прятались…» (Берк 1979, 97)
Увиденная глазами восхищенно-подавленного субъекта власть отнесена одновременно к эстетической, религиозной и политической сферам – соответственно тому, как в эстетическом трактате Берка механика политического господства рассматривается с опорой на библейский текст. Смешение политической и религиозной эмоции было принципиально важно для поэтики возвышенного. Влиятельные швейцарские критики и теоретики И. Я. Бодмер и И. Я. Брейтингер, внимательные читатели английских эстетических дебатов, так писали о возвышенном созерцании божества в работе 1746 г.:
Gott ist der Höchste in der ganzen Natur, er ist ihr Urheber, und hat ein vollkommnes Recht, und eine unumschränkte Gewalt über alles von ihm erschaffene. Sein Wesen ist dem Menschen verborgen, er wohnt in einem Lichte, dessen Glanz die blöden menschlichen Augen blendet. Wir kennen ihn nur aus seinen Thaten, aus seiner Regierung und Anordnung der Dinge, und diese sind allemal seiner Unendlichkeit gemäß, und führen den Charakter eines unbegreiflichen Wesens. Darum füllen sie auch die grossesten Gemüther mit heiliger Bewunderung und Ehrfurcht an. Dieses thun insbesondere die erschrecklichen Würkungen seines Zorns, von welchen die wunderbarsten Veränderungen in den Königreichen und Landern entspringen, die das Gemüthe ganz danieder drücken; ferner die Würkungen semer unermeßlichen Stärke, so wohl diejenigen die unmittelbar, als die so durch Mittel geschehen.
[Бог возносится над всею природой, он ее родоначальник и имеет полное право и неограниченную власть над всем им созданным. Его сущность скрыта от человека, он обитает в блеске, слепящем простой человеческий глаз. Мы знаем его лишь по его делам, по его правлению и устроению вещей, и они всякий раз соответствуют его беспредельности и имеют свойства непостижимого существа. Посему внушают они даже величайшим умам священный восторг и почтение. Это действие имеют в особенности ужасные проявления его гнева, от которых происходят удивительнейшие перемены в царствах и землях, совсем подавляющие умы; а также действия его беспредельной мощи, являющие себя как непосредственно, так и при помощи вспомогательных средств.] (Bodmer, Breitinger 1746, 98)
«Восторг и почтение», вызванные идеей божества, имеют не только религиозный и эстетический, но и политический характер. Во-первых, роль бога в мире описывается при помощи политического тропа: при всей непознаваемости, она представляет собой «правление». Во-вторых, осязаемые следствия этой власти и ее «гнева» расположены в политической сфере. «Удивительнейшие перемены в царствах и землях» есть формула политико-исторического существования. В теориях возвышенного, происходивших из либеральной Англии и олигархического Цюриха, Ломоносов и его отечественные читатели могли найти риторико-эстетическую парадигму абсолютистского политического мистицизма.
