Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века - [84]
Очерк мироздания в монологе всевышнего из Книги Иова обеспечивал авторам XVIII в. авторитетную риторическую модель новой космологии. По словам Шейхцера, «darinn bald die vornehmsten Sachen, so in dem Schoß der Natur=Wissenschaft ligen, vorkommen, und einer, der die Natur=Forschung zu seinem Vorwurff hat, bey dem einigen Hiob, so zu reden, ein ganzes Systema findet <…>» ([там являются скоро важнейшие предметы, находящиеся в лоне естествознания, и тот, кто взялся за исследования природы, найдет у одного Иова, так сказать, целую систему] – Scheuchzer 1721, без паг.). В библейском перечислении предлагалось узнавать новейшую систематику. В основе ее лежал концепт «цепи бытия», понятый как метафизический принцип и модус медиального оформления и изложения знаний (см.: Лавджой 2001). Идея «цепи бытия» занимала важное место в «Опыте и человеке» и многих других литературных сочинениях, популяризировавших естествознание и философию. Она определяет, например, композицию популярной французской поэмы П. А. Дюляра «Величие божие в чудесах природы» («La grandeur de Dieu dans les merveilles de la nature» – Dulard 1749). Поэма состояла из семи песен, посвященных разным сферам мироздания, от «астрономических небес» до птиц, насекомых и, наконец, человека с его страстями.
Едва ли не более важны для учившегося в Германии Ломоносова и его петербургской аудитории были сочинения Б. Х. Брокеса, самого известного из немецких физико-теологических поэтов и переводчика «Опыта о человеке». В «Послании к Аполлину» (1735) Тредиаковского он фигурировал как мастер естествоописательной лирики:
(Тредиаковский 1963, 392; см.: Пумпянский 1937, 176–177)
В одном из томов серийного сборника Брокеса «Земное наслаждение в господе» («Irdisches Vergnügen in Gott», 1721–1748) объявлялось о дружбе автора с российским вельможей Людвигом Гессен-Гомбургским, а выпущенный Брокесом в 1745 г. перевод «Времен года» Дж. Томсона был посвящен наследнику российского престола Петру Феодоровичу с супругой. Отрывок из Брокеса был в числе первых произведений современной чужеземной поэзии, представленных в российской печати: он появился в 1735 г. в журнале «Примечания на ведомости» под заглавием «Из книги немецкого стихотворца Брокса: удовольствие, которое человек при рассуждении твари иметь может» (Неустроев 1874, 32). Стихи Брокеса были в числе источников «Утреннего…» и «Вечернего размышления» Ломоносова (см.: Schamschula 1969).
«Ода, выбранная из Иова» также наследует физико-теологической космогонии и дидактике. Выдержанное единообразие библейского переложения мастерски маскирует у Ломоносова свойственный физико-теологии – и, в частности, Брокесу – эклектический монтаж риторики священных книг с топосами классической античности и нового естествознания (см.: Fry 1990). Их смешение задается в «Оде…» строфой 3, почти не имеющей соответствий в библейском тексте (Unbegaun 1973, 165) и открывающей божественный обзор мироздания в характерных физико-теологических тонах:
(Ломоносов, VIII, 388)
Идея о том, что небесные светила «вещают» славу божию – то есть выступают риторически организованным текстом, – восходит к псалму 18, важнейшему библейскому прообразу физико-теологической риторики. Ломоносов цитирует и распространяет его в поэтических «Размышлениях» и в научно-популярном «Слове о происхождении света» (1756): «Небеса поведают славу божию. Селение свое положил он в солнце, то есть в нем сияние божества своего показал яснее, нежели в других тварях» (Ломоносов, III, 317; курсив наш. – К. О.). В строфе «Оды, выбранной из Иова» этот мотив так же вписан в новейшие космологические представления.
С характерной легкостью Ломоносов вменяет библейскому тексту представление о бесконечном числе небесных тел («бесчисленны тмы новых звезд»), принадлежавшее гелиоцентрической космологии и находившееся поэтому под подозрением у духовных властей (см.: Райков 1947). В 1754 г. духовный цензор вычеркнул из «Опыта о человеке» в переводе Поповского стихи «Хотя тем мирам нет пределов, ни числа, / В которых бог свои являет нам дела» (Тихонравов 1898, 84). Напряжение между церковной догмой и новой наукой видно, например, в трактате Ф. Фенелона «Доказательство существования бога, взятое из познания природы» («Démonstration de l’existence de Dieu, tirée de la connoissance de la nature», 1713), очень влиятельном в России: на нем основывалась создававшаяся одновременно с «Одой…» поэма Тредиаковского «Феоптия», а до этого – составленное в начале 1740‐х гг. прозаическое сочинение Кантемира, известное под названием «Писем о природе и человеке» (см.: Grasshoff 1966, 231–241; Breitschuh 1979). Новая (в данном случае картезианская, а не ньютонианская) космология только вводится здесь наряду с традиционной в качестве равноправной теории мироздания. Разворачивается она при помощи вопросов, предвосхищающих «Оду, выбранную из Иова»:
Научная дискуссия о русском реализме, скомпрометированная советским литературоведением, прервалась в постсоветскую эпоху. В результате модернизация научного языка и адаптация новых академических трендов не затронули историю русской литературы XIX века. Авторы сборника, составленного по следам трех международных конференций, пытаются ответить на вопросы: как можно изучать реализм сегодня? Чем русские жанровые модели отличались от западноевропейских? Как наука и политэкономия влияли на прозу русских классиков? Почему, при всей радикальности взглядов на «женский вопрос», роль женщин-писательниц в развитии русского реализма оставалась весьма ограниченной? Возобновляя дискуссию о русском реализме как важнейшей «моделирующей системе» определенного этапа модерности, авторы рассматривают его сквозь призму социального воображаемого, экономики, эпистемологии XIX века и теории мимесиса, тем самым предлагая читателю широкий диапазон современных научных подходов к проблеме.
Боевая работа советских подводников в годы Второй мировой войны до сих пор остается одной из самых спорных и мифологизированных страниц отечественной истории. Если прежде, при советской власти, подводных асов Красного флота превозносили до небес, приписывая им невероятные подвиги и огромный урон, нанесенный противнику, то в последние два десятилетия парадные советские мифы сменились грязными антисоветскими, причем подводников ославили едва ли не больше всех: дескать, никаких подвигов они не совершали, практически всю войну простояли на базах, а на охоту вышли лишь в последние месяцы боевых действий, предпочитая топить корабли с беженцами… Данная книга не имеет ничего общего с идеологическими дрязгами и дешевой пропагандой.
Автор монографии — член-корреспондент АН СССР, заслуженный деятель науки РСФСР. В книге рассказывается о главных событиях и фактах японской истории второй половины XVI века, имевших значение переломных для этой страны. Автор прослеживает основные этапы жизни и деятельности правителя и выдающегося полководца средневековой Японии Тоётоми Хидэёси, анализирует сложный и противоречивый характер этой незаурядной личности, его взаимоотношения с окружающими, причины его побед и поражений. Книга повествует о феодальных войнах и народных движениях, рисует политические портреты крупнейших исторических личностей той эпохи, описывает нравы и обычаи японцев того времени.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В настоящей книге чешский историк Йосеф Мацек обращается к одной из наиболее героических страниц истории чешского народа — к периоду гуситского революционного движения., В течение пятнадцати лет чешский народ — крестьяне, городская беднота, массы ремесленников, к которым примкнула часть рыцарства, громил армии крестоносцев, собравшихся с различных концов Европы, чтобы подавить вспыхнувшее в Чехии революционное движение. Мужественная борьба чешского народа в XV веке всколыхнула всю Европу, вызвала отклики в различных концах ее, потребовала предельного напряжения сил европейской реакции, которой так и не удалось покорить чехов силой оружия. Этим периодом своей истории чешский народ гордится по праву.
Имя автора «Рассказы о старых книгах» давно знакомо книговедам и книголюбам страны. У многих библиофилов хранятся в альбомах и папках многочисленные вырезки статей из журналов и газет, в которых А. И. Анушкин рассказывал о редких изданиях, о неожиданных находках в течение своего многолетнего путешествия по просторам страны Библиофилии. А у немногих счастливцев стоит на книжной полке рядом с работами Шилова, Мартынова, Беркова, Смирнова-Сокольского, Уткова, Осетрова, Ласунского и небольшая книжечка Анушкина, выпущенная впервые шесть лет тому назад симферопольским издательством «Таврия».
В интересной книге М. Брикнера собраны краткие сведения об умирающем и воскресающем спасителе в восточных религиях (Вавилон, Финикия, М. Азия, Греция, Египет, Персия). Брикнер выясняет отношение восточных религий к христианству, проводит аналогии между древними религиями и христианством. Из данных взятых им из истории религий, Брикнер делает соответствующие выводы, что понятие умирающего и воскресающего мессии существовало в восточных религиях задолго до возникновения христианства.
В своем последнем бестселлере Норберт Элиас на глазах завороженных читателей превращает фундаментальную науку в высокое искусство. Классик немецкой социологии изображает Моцарта не только музыкальным гением, но и человеком, вовлеченным в социальное взаимодействие в эпоху драматических перемен, причем человеком отнюдь не самым успешным. Элиас приземляет расхожие представления о творческом таланте Моцарта и показывает его с неожиданной стороны — как композитора, стремившегося контролировать свои страсти и занять достойное место в профессиональной иерархии.
Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии.
Для русской интеллектуальной истории «Философические письма» Петра Чаадаева и сама фигура автора имеют первостепенное значение. Официально объявленный умалишенным за свои идеи, Чаадаев пользуется репутацией одного из самых известных и востребованных отечественных философов, которого исследователи то объявляют отцом-основателем западничества с его критическим взглядом на настоящее и будущее России, то прочат славу пророка славянофильства с его верой в грядущее величие страны. Но что если взглянуть на эти тексты и самого Чаадаева иначе? Глубоко погружаясь в интеллектуальную жизнь 1830-х годов, М.
Книга посвящена истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века: времени конкуренции двора, масонских лож и литературы за монополию на «символические образы чувств», которые образованный и европеизированный русский человек должен был воспроизводить в своем внутреннем обиходе. В фокусе исследования – история любви и смерти Андрея Ивановича Тургенева (1781–1803), автора исповедального дневника, одаренного поэта, своего рода «пилотного экземпляра» человека романтической эпохи, не сумевшего привести свою жизнь и свою личность в соответствие с образцами, на которых он был воспитан.