Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века - [80]

«Ода, выбранная из Иова» располагалась, таким образом, на перекрестье естественно-научного, богословского и политического языка. Это пересечение было укоренено в институциональной идеологии Академии наук, служившей средоточием послепетровской светской культуры. Ученая карьера Ломоносова со студенческих лет и до конца его жизни была связана с Академией; там было напечатано и «Собрание разных сочинений», где «Ода…» увидела свет. Еще неочевидную современникам назидательную весомость поэтического высказывания «Ода…» черпает из смежности с иными, отчасти уже устоявшимися языками наставления. Ломоносов не только перелагает библейскую Книгу Иова, но и соотносит ее с научным естествознанием, «новой наукой», составлявшей главное занятие Академии и – до времени – его собственное. Для академической культуры была вполне закономерна и хорошо описанная соотнесенность философских од Ломоносова с учениями Лейбница и Вольфа (см.: Мотольская 1941, 293–296). Проект основанной Петром I в 1725 г. Академии был разработан Лейбницем в многочисленных записках (см.: Guerrier 1873; Герье 2008). После смерти Лейбница в 1716 г. его место в глазах русского двора занял его ученик Вольф, которому был предложен пост вице-президента Академии (см.: Копелевич 1977).

Лейбницианская модель Академии задавала то соотношение веры, знания, власти и текста, из которого вырастала философская поэзия Ломоносова. По утвержденному Петром проекту Академия объединяла научно-исследовательскую деятельность с педагогической. Сосредоточенные здесь «науки» должны были служить инструментом абсолютистского воспитания подданных, в первую очередь дворянства и «придворного общества» (см.: Raeff 1991; Gordin 2000). В переведенном на русский обширном меморандуме 1716 г. Лейбниц подчинял этой задаче программу будущей Академии, совмещавшую естественно-научное обучение с наставлением в христианской вере:

Чему младенчество обучаться имеет, в следующем состоит, а именно: в познании творца и твари. А что б оба сии довольно познать, потребно просвещение божие, о котором нам в Святом Писании объявлено, от чего происходит Феология. Но сия состоит не в непотребных спорах и диспутациях об одних церемониях, чрез что никакая Богу угодность не чинится, но состоит в истинной любви к Богу и ближнему своему (ЗА 1945, 271).

В записке 1708 г. Лейбниц формулирует эту мысль так:

Der wahre Zweck der Studien ist die menschliche Glückseligkeit, das ist zu sagen eine beständige Vergnügung, so viel bey Menschen thunlich, und zwar also dass sie nicht in müssiggang und üppigkeit leben, sondern durch eine ungefärbte Tugend und rechtschaffene erkenntnis zur Ehre Gottes und gemeinen Nutzen das ihrige nach Ihrem Talent beytragen.

[Истинная цель обучений есть человеческое блаженство, то есть постоянное удовольствие, насколько оно возможно среди людей, а именно чтобы они не в безделии и роскоши жили, но чрез незапятнанную добродетель и праведное познание по своим дарованиям служили каждый по-своему к славе божьей и общей пользе.] (Guerrier 1873, 95)

Отбрасывая конфессиональные споры и церковные «церемонии», Лейбниц отождествляет «феологию» с учением о «человеческом блаженстве» и службе к «общей пользе», то есть с секулярной политической моралью. В его формулировках мы легко узнаем постулаты петровской государственной этики, противопоставлявшие службу безделью и ложное благочестие государственному рвению. Христианскую любовь к ближнему Феофан в 1718 г. толковал так: «Аще бо и все, еже на пользу ближняго видим угодное, должни есмы хранити, но наипаче то, еже всякому по его чину, яко дело, от бога врученное, належит» (Феофан 1961, 95).

Сам Лейбниц в одном из ранних проектов ученого общества тоже провозглашал политическую деятельность правителей и чиновников («Rectores rerum publicarum») формой служения богу и предписанных христианской верой добрых дел (Leibniz 1931, 535–536). Формулировки его меморандума русскому двору 1708 г. близко связаны с его богословской системой, изложенной в знаменитой «Теодицее» («Essais de Théodicée sur la bonté de Dieu, la liberté de l’homme et l’origine du mal», 1710), которая была составлена по следам бесед философа с прусской королевой Софией Шарлоттой и адресовалась широкой, не в последнюю очередь придворной публике (см.: Rateau 2011). Задачей своего трактата Лейбниц называл утверждение «истинного благочестия», состоящего не в исполнении обрядов, но в «добродетельных действиях»: «Ибо когда люди исполняют свой долг, повинуются разуму, тогда они покоряются требованиям высочайшего разума и направляют все свои устремления к общему благу, которое не отличается от славы Бога» (Лейбниц 1989, 49, 51–52).

Идеям Лейбница и Вольфа наследовала пространная научно-популярная статья «О философии», вышедшая несколькими выпусками в петербургском академическом журнале «Примечания на ведомости» за 1738 г. Обзор научного знания был привязан здесь к урокам политического служения: статья разъясняла «должности, от Бога, на каждого члена человеческаго сожития положенныя» и увещевала тех, кому «малыя вещи, к содержанию света для управления поручены», в том, что им «малой сей чин со всякою верностию и тщанием отправлять должно» и «надобно помнить, что от Бога и другия поставлены, которым более его в правление поручено» (Ч. 52. С. 195; Ч. 53. С. 196).