Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века - [62]

Вслед за автором «Посланий» Кантемир обращает к придворной публике уроки политической морали. В его собственной «Сатире II» и в переведенном им послании Горация I, 2 важнейшим уроком оказывается осуждение «сластолюбия» и апология деятельной жизни. Гораций, как мы помним, обращается к Лоллию, который был «человек в правительстве не меньше чем в любомудрии искусный», и разъясняет ему нравоучительный смысл поэм Гомера: «молодые придворные Алциноя», чье «житье <…> состояло в праздности и в сластолюбии», противостоят деятельному Улиссу, в котором представлен «[д]обродетели <…> и мудрости силы / Полезный <…> образец» (Кантемир 1867–1868, I, 409–411). В оде «О надежде на бога» осуществляется тот же механизм нравоучительного чтения, маркированный значимой фигурой адресата.

Ода обращена к старинному другу поэта кн. Н. Ю. Трубецкому, которому вообще была отведена важная роль в поэтическом корпусе Кантемира. Ему посвящена «Сатира VII. О воспитании», а также весь итоговый рукописный сборник 1743 г.:

Книжку забавную тебе дам, другу,

Никито, ты мои стишки с досугу

Охотно прежь сего чел <…>

(Кантемир 1956, 522)

К этому времени Трубецкой вошел в число первейших вельмож империи: он занимал высокий пост генерал-прокурора Сената и пользовался исключительным влиянием при дворе. Среди стихотворений Кантемира находится особое «Письмо… к князю… Трубецкому», посвященное его пожалованию «тайным действительным советником и генерал-прокурором» в 1740 г.:

Слышу, что нужны труды твои судит

Матерь народов, коих она любит,

Сколько ее – бог, и бдеть тебя нудит,

Чтоб чин и правда цвела в пользу люду,

И в суде страсти вески не качали,

Чтоб был обидчик слаб себе в остуду,

И слезы бедных на землю не пали.

Нудит приятно кто в путь правой славы

Ввлекает славы любителя иста.

Сколько отрады сулят твои нравы

Честны и тихи! сколько твоя чиста

Совесть сулит тем, коих утесняя

Нападок, нужда и ябед наветы,

С зарею вставши, печально зевая,

Слепой девицы ждут косны ответы!

(Там же, 214)

Льстя могущественному другу, чье покровительство могло стать существенным подспорьем для карьерного роста, Кантемир стилизовал его облик в соответствии с постулатами служебной этики. Согласно авторским пояснениям, в этих стихах «описана должность генерал-прокурора», а в виде «слепой девицы» изображается «суд», поскольку «судьи не должны взирать на лица тех, коих судят, но правду чинить равномерно сильному – как слабому, убогому – как богатому» (Там же, 218). Эта формула восходит к переведенному по личному приказу Петра I трактату С. Пуфендорфа «О должности человека и гражданина», который Кантемир в примечании к сатирам имел случай рекомендовать своим читателям:

Которые судиами поставлени, свободное к себе пришествие всем да позволяют, народ от утеснения силнеиших да защищают. Суд да творят равно нищему и смиренному, яко силному и любимому (Пуфендорф 1726, 533; см.: Кантемир 1956, 508).

Описывая фигуру адресата – генерал-прокурора языком официальной политической моралистики, Кантемир, по сути, очерчивал собирательный и дидактически-идеализированный портрет своей чиновной аудитории и задавал интерпретационные горизонты для других текстов собственного корпуса. В этой перспективе нужно рассматривать и оду «О надежде на бога».

Насыщая библейскими заимствованиями горацианскую лирическую форму, Кантемир, как известно, следовал опытам Феофана Прокоповича, своего наставника и покровителя, и стоявшей за ними барочной традиции «христианизации античности» (см.: Морозова 1980, 181–184; Николаев 2001, 306, 313). С. И. Николаев говорит в этой связи о подчинении стиля и тем Горация «религиозно-христианским идеям», однако на деле этот прием достигал едва ли не противоположного эффекта: христианская мораль усваивалась секулярному политическому языку. Дасье находит в лирике Горация нравственный кодекс политического миролюбия и добросовестной службы:

Elle enseigne aux particuliers à être contents de leur condition, à ne pas troubler la tranquillité de leur vie, par une ambition déreglée, à obéir aux Loix, à être soumis à leurs superieurs, & à fuir l’avarice; à être modérez en tout, & à n’appeller & ne croire heureux que ceux qui savent user sagement des présens des Dieux. <…> Elle enseigne au Magistrat à surmonter ses passions, & à rendre la justice avec fermeté & avec constance.

[Она учит частных лиц удовлетворяться своим положением, не тревожить собственного спокойствия неумеренными притязаниями, покоряться законам и начальникам, избегать алчности, соблюдать во всем умеренность и считать счастливыми лишь тех, кто умеет с мудростью распоряжаться дарами богов <…> Она учит начальствующего преодолевать свои страсти и отправлять правосудие с твердостью и постоянством.] (Horace 1727a, LXX–LXXI)

Обращенные к Трубецкому наставления оды «О надежде на бога» точно соответствует этой политической этике. Л. В. Пумпянский описывает воспринятый Кантемиром «лирический идеал Горациевых од» и очерчивает его историю: «римский императорский идеал просвещенного мудреца», порожденный «греческой моральной философией» и «монархической политикой», в новоевропейской традиции «осложнился христианством», так что их приходилось «искусственно отождествлять, стирая различия». Этот двойственный идеал был воспринят Кантемиром в качестве «идеологии просвещенного, истинно благонамеренного вельможи», позволявшей «сочетать в своей жизни горацианскую парадигму с евангельским учением» (Пумпянский 2000, 44).