Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века - [101]
Событие переворота неполно без явленного в двух эти строфах переплетения политического и риторического действия, духа монарха и его славы. Предшествующие строфы той же оды обрамляют акт переворота формулами аккламации:
(Ломоносов, VIII, 142–143)
Ср. в оде на восшествие 1748 г.:
(Там же, 217–218)
В «плеске», публичном ликовании подданных после восшествия Елизаветы, явлена механика славы, конституирующей власть: «шумный глас Елисаветиных похвал» и наделяет ее царской харизмой, связанной с именем Петра. Ода выступает не только миметическим изображением, но и риторически-медиальным развертыванием сопутствовавшего перевороту акта аккламации. Экстатическое сплочение подданных «полков» вокруг новой монархини («Мы дерский взор врагов потупим») только условными редакторскими кавычками может быть отделено от прямой речи восторженного поэта: «Коль наша радость справедлива!» В свою очередь собственно поэтическая речь Ломоносова сохраняет свойства аккламации и вовлекает в нее своих читателей: по точной формулировке Погосян, «официальный быт требует не только строго ритуального поведения, но и ритуального переживания, и ода это ритуальное переживание фиксирует и, в то же время, этому ритуальному переживанию „обучает“» (Погосян 1997, 21; см. также: Маслов 2015, 219).
Политическое действие аккламации, сплачивающей множество подданных в политическую общность, «усердием вперенный строй», дублируется одической аллегорезой, превращающей императрицу в царицу пчел. Подобная эмблематическая логика раз за разом разыгрывается в ломоносовских одах. При всей ослепляющей преувеличенности своего языка слава имеет в оде вполне осязаемые очертания политико-медиальных механизмов ранней публичной сферы. В оде 1748 г. цитированные только что стихи продолжаются такой строфой:
(Ломоносов, VIII, 218)
С гиперболическим размахом, напоминающим о Вергилиевой Молве, распространение славы по Европе и территориям Российской империи описано в оде 1754 г. на рождение Павла Петровича:
(Там же, 560–561)
Синонимом «славы» в стихах 1748 г. выступает «слух», впервые появившийся еще в начале Хотинской оды: «Там слух спешит во все концы» (Там же, 16). Этим понятием обозначается не только абстрактная политическая репутация, но и входившая в силу новостная печать, благодаря которой Ломоносов мог узнать в 1739 г. в Германии о победе русских войск. Одна из главных европейских газет начала XVIII в. «Europäische Fama» именовалась тем же латинским словом, которым Вергилий назвал свою Молву. В вариантах ломоносовского перевода этих стихов «Энеиды» латинское fama передается и как «слава», и как «слух» (Там же, VII, 230).
У Вергилия Молва выступает неизбежным, но опасным медиумом монархической политики: «Алчна до кривды и лжи, но подчас вестница правды / Разные толки в те дни средь народов она рассыпала» (Вергилий 1979, 204). В этой формуле Ломоносов мог найти принцип медиальной организации оды, разворачивавшей похвалу правителям в пространстве между бессмертной поэзией и газетной политикой, между претензиями на истину, пропагандистскими ухищрениями и риторическим принципом вымысла. Это напряжение артикулируется в «Оде на прибытие… 1742 года…», пространно разрабатывающей поэтологические топосы:
Научная дискуссия о русском реализме, скомпрометированная советским литературоведением, прервалась в постсоветскую эпоху. В результате модернизация научного языка и адаптация новых академических трендов не затронули историю русской литературы XIX века. Авторы сборника, составленного по следам трех международных конференций, пытаются ответить на вопросы: как можно изучать реализм сегодня? Чем русские жанровые модели отличались от западноевропейских? Как наука и политэкономия влияли на прозу русских классиков? Почему, при всей радикальности взглядов на «женский вопрос», роль женщин-писательниц в развитии русского реализма оставалась весьма ограниченной? Возобновляя дискуссию о русском реализме как важнейшей «моделирующей системе» определенного этапа модерности, авторы рассматривают его сквозь призму социального воображаемого, экономики, эпистемологии XIX века и теории мимесиса, тем самым предлагая читателю широкий диапазон современных научных подходов к проблеме.
Боевая работа советских подводников в годы Второй мировой войны до сих пор остается одной из самых спорных и мифологизированных страниц отечественной истории. Если прежде, при советской власти, подводных асов Красного флота превозносили до небес, приписывая им невероятные подвиги и огромный урон, нанесенный противнику, то в последние два десятилетия парадные советские мифы сменились грязными антисоветскими, причем подводников ославили едва ли не больше всех: дескать, никаких подвигов они не совершали, практически всю войну простояли на базах, а на охоту вышли лишь в последние месяцы боевых действий, предпочитая топить корабли с беженцами… Данная книга не имеет ничего общего с идеологическими дрязгами и дешевой пропагандой.
Автор монографии — член-корреспондент АН СССР, заслуженный деятель науки РСФСР. В книге рассказывается о главных событиях и фактах японской истории второй половины XVI века, имевших значение переломных для этой страны. Автор прослеживает основные этапы жизни и деятельности правителя и выдающегося полководца средневековой Японии Тоётоми Хидэёси, анализирует сложный и противоречивый характер этой незаурядной личности, его взаимоотношения с окружающими, причины его побед и поражений. Книга повествует о феодальных войнах и народных движениях, рисует политические портреты крупнейших исторических личностей той эпохи, описывает нравы и обычаи японцев того времени.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В настоящей книге чешский историк Йосеф Мацек обращается к одной из наиболее героических страниц истории чешского народа — к периоду гуситского революционного движения., В течение пятнадцати лет чешский народ — крестьяне, городская беднота, массы ремесленников, к которым примкнула часть рыцарства, громил армии крестоносцев, собравшихся с различных концов Европы, чтобы подавить вспыхнувшее в Чехии революционное движение. Мужественная борьба чешского народа в XV веке всколыхнула всю Европу, вызвала отклики в различных концах ее, потребовала предельного напряжения сил европейской реакции, которой так и не удалось покорить чехов силой оружия. Этим периодом своей истории чешский народ гордится по праву.
Имя автора «Рассказы о старых книгах» давно знакомо книговедам и книголюбам страны. У многих библиофилов хранятся в альбомах и папках многочисленные вырезки статей из журналов и газет, в которых А. И. Анушкин рассказывал о редких изданиях, о неожиданных находках в течение своего многолетнего путешествия по просторам страны Библиофилии. А у немногих счастливцев стоит на книжной полке рядом с работами Шилова, Мартынова, Беркова, Смирнова-Сокольского, Уткова, Осетрова, Ласунского и небольшая книжечка Анушкина, выпущенная впервые шесть лет тому назад симферопольским издательством «Таврия».
В интересной книге М. Брикнера собраны краткие сведения об умирающем и воскресающем спасителе в восточных религиях (Вавилон, Финикия, М. Азия, Греция, Египет, Персия). Брикнер выясняет отношение восточных религий к христианству, проводит аналогии между древними религиями и христианством. Из данных взятых им из истории религий, Брикнер делает соответствующие выводы, что понятие умирающего и воскресающего мессии существовало в восточных религиях задолго до возникновения христианства.
В своем последнем бестселлере Норберт Элиас на глазах завороженных читателей превращает фундаментальную науку в высокое искусство. Классик немецкой социологии изображает Моцарта не только музыкальным гением, но и человеком, вовлеченным в социальное взаимодействие в эпоху драматических перемен, причем человеком отнюдь не самым успешным. Элиас приземляет расхожие представления о творческом таланте Моцарта и показывает его с неожиданной стороны — как композитора, стремившегося контролировать свои страсти и занять достойное место в профессиональной иерархии.
Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии.
Для русской интеллектуальной истории «Философические письма» Петра Чаадаева и сама фигура автора имеют первостепенное значение. Официально объявленный умалишенным за свои идеи, Чаадаев пользуется репутацией одного из самых известных и востребованных отечественных философов, которого исследователи то объявляют отцом-основателем западничества с его критическим взглядом на настоящее и будущее России, то прочат славу пророка славянофильства с его верой в грядущее величие страны. Но что если взглянуть на эти тексты и самого Чаадаева иначе? Глубоко погружаясь в интеллектуальную жизнь 1830-х годов, М.
Книга посвящена истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века: времени конкуренции двора, масонских лож и литературы за монополию на «символические образы чувств», которые образованный и европеизированный русский человек должен был воспроизводить в своем внутреннем обиходе. В фокусе исследования – история любви и смерти Андрея Ивановича Тургенева (1781–1803), автора исповедального дневника, одаренного поэта, своего рода «пилотного экземпляра» человека романтической эпохи, не сумевшего привести свою жизнь и свою личность в соответствие с образцами, на которых он был воспитан.