Приблудная Нюкжа - [4]

Оказывается, вчера днем во дворе произошла жуткая драка между двумя мужиками, из тех, что копаются в мусорных баках. Милицию даже вызывали, патрульная машина приезжала. Они, как вышло-то, оба начали рыться в одном и том же баке, а тот, который считал, что это его бак, возьми да и швырни во второго комком мокрых газет, в физиономию то есть. А газеты были не просто мокрые, а как, извините, вымокшие в моче. Это потом выяснилось, про это сами бомжи орали. Так вот, комок-то кинутый развалился, а в газете — доллары! Тоже мокрые. Две бумажки по пятьдесят и две по десять. Всего сто двадцать долларов, представляете, Егор Сергеевич? Тем двум дуракам нет чтоб разделить пополам, а они насмерть сцепились, вопили на весь квартал. Теперь милиции эти доллары достанутся, хоть и мокрые, хоть и, пардон, в моче… А возле наших баков, обратили внимание, сколько этих ковыряльщиков собралось? Копают второй день, весь двор замусорили. И кто ж у нас так долларами расшвыривается, а?

— Во всяком случае, не я, — сказал Спасов, все порываясь войти в квартиру, где заходилась лаем Нюкжа. — Извините, Римма Марковна, я прямо с дежурства.

— Ах, извините, Егор Сергеевич, извините…

«Мокрая газета… мокрая… газета, вымокшая в моче!..»

Спасов ввалился в квартиру, не раздеваясь, мимо радостно снующей Нюкжи, кинулся к собачьему подносу. Все же он был писатель с воображением. А не в его ли газете оказались эти доллары, в газете из кипы, принесенной когда-то из охраняемого магазина для ремонта? Доллары, кем-то когда-то в газету засунутые? А он вчера спьяну не обратил внимания! Вдруг что-то есть и в последней, утопленной на подносе подстилке из той же пачки?

Ни черта там не было, кроме двойной (суточной) порции Нюкжиной жидкости. И с чего это он вообразил, что доллары — из его квартиры? Мало ли какую мокроту вываливают в помойку жильцы их дома? В том числе и мокроту валютную. Ишь, вообразил… Нет, такие подачки судьбы — не про тебя. А вот еще бы переводишко — это бы в самый раз!

Посмеиваясь над своим разыгравшимся воображением, писатель спокойно разделся и, как обычно, прежде всего приступил к очистке подноса, не ведая, что имеет дело с мусорным ведром в этом плане в последний раз.

Газет больше не было, и Егор Сергеевич, как было решено, пустил в дело черновики повести, уже дважды отстуканной им на машинке. Повесть «Вечеринка с шашлыком» была навеяна воспоминаниями о днях его полигонной жизни и, хоть местами слегка сближалась с купринским «Поединком», являлась несомненным творческим успехом Егора Спасова. «Вечеринка» была принята и одобрена популярным питерским журналом, но вот уже более года публикация ее переносилась от номера к номеру, правда, с искренними извинениями.

Спасов распушил рукопись, заглянув в знакомые исчирканные страницы, коим суждено было вместо оберегаемой архивной полки, вымокнув, угодить в мусорный бак, вздохнул и пошел устилать Нюкжин поднос. На замену газетного формата понадобились четыре рукописные страницы. При двухразовой перемене подстилки повести должно было хватить дней на двадцать. Потом писатель покормил собаку, поел сам и приступил к работе, продолжая начатое на дежурстве. Бормоча, он расхаживал по комнате, присаживался к столу, снова ходил, временами обращаясь к Нюкже и даже оглашая ей что-то из только что придуманного. А Нюкжа неизменно одобряла услышанное мельтешением хвоста и легким поскуливанием. Так продолжалось до вечера.

Притомившийся Егор Сергеевич расслаблялся у телевизора, глядя итальянский детектив, когда подошедшая Нюкжа потерлась боком о его ногу: обычный знак того, что дело сделано и хозяин может выносить поднос.

Спасов отвлекся от затяжной перестрелки, подошел к подносу, поднял и едва не выронил его из рук. В подносе плавали деньги!

Егор Сергеевич обалдел настолько, что с этой посудиной в руках кинулся в комнату и плюхнул ее прямо на рабочий стол, вперив остановившийся взгляд в плавающие дензнаки. «Доллары… мокрые доллары!» — грохотало в его голове. Но это были не доллары. Это были теперешние российские купюры, числом четыре. А рукописных листов в подносе не было! Четырех листов рукописи, собственноручно выложенных им сегодня утром взамен газеты! Нет никаких листов, исписанных и исчирканных синей шариковой пастой, а есть вот эти разноцветные купюры, плавающие фантастической пестрой стайкой!

Спасов яростно ущипнул себя за руку, ожидая немедленного пробуждения, но, почувствовав боль, понял, что не спит, а если и свихнулся — то в яви.

Прошу прощения, но факт есть факт: писатель прямо руками, как, бывало, вытаскивал из ванночки с фиксажем готовые фотографии, выгреб из жидкой среды плавающие бумажки и, даже не дав стечь лишнему, сунулся с ними к подоконнику, разложил их в ряд: три пятидесятитысячных мокрых купюры и одну десятитысячную. Потом Егор Спасов схватил с книжной полки остаток заполярного перевода — семьдесят тысяч, среди которых, как по заказу, оказались и пятидесятка, и десятка, — и принялся сравнивать истинное с выловленным. Тут — Кремль, и там — Кремль, тут — дом с флагом, и там такой же, коричневое и коричневое, голубоватое и голубоватое. И формат, и цифры, и цвета, и просветы, и «Банк России», и все прочее визуально совпадало полностью. На подоконнике, постепенно подсыхая, лежали сто шестьдесят тысяч — сумма, превышающая его месячное вахтерское жалованье в НИИ.