Приблудная Нюкжа - [2]

Пробудившись, он увидел дибуновского серого щенка, о котором успел позабыть. Щенок сидёл у ног Егора Сергеевича и, закинув вислоухую голову, преданно глядел ему в лицо. Крысиный хвостик безостановочно елозил по полу.

— Что ж ты теперь в Питере будешь делать, чудо подскамеечное? — вяло спросил его Спасов. — Если на мою картошку в дальнейшем рассчитываешь, то напрасно. Мне только такого подселенца и не хватало. Придется тебе, брат, теперь в городские бомжи подаваться…

Спасов вышел из вагона, щенок — за ним. Спасов — по опустевшему перрону, и щенок — по перрону, все так же заглядывая сбоку ему в лицо, спеша изо всех сил, безостановочно маша хвостом. И в вокзальном зале был он рядом. У любого при взгляде на эту пару не вызывало сомнений, что щенок семенит именно за хозяином. Надо же, без всякого поводка, такой маленький и такой смышленый!

Будь Егор Сергеевич трезв, он наверняка бы преодолел жалость к этому дибуновскому беспризорнику, преодолел бы, даже будучи гуманистом по писательской принадлежности. Чем, к примеру, кормить ему эту животину, которая ведь будет и расти, и дорастет неизвестно до каких габаритов прожорливости, где он будет выгуливать собаку, на кого оставлять ее во время суточных дежурств? И так далее, и тому подобное…

Но Спасов, как сказано, был в подпитии и перед самым входом в метро, подчиняясь какому-то великодушному импульсу, вдруг сгреб щенка под мокрое пузо и сунул его под куртку в запазушное тепло: черт с тобой, беру!

Наутро пробудившийся Егор Сергеевич обнаружил возле дивана дибуновского щенка, раскинувшегося кверху пузом на его носках, головой на башмаке. Обнаружились также несколько небольших лужиц на полу — продукт жизнедеятельности беспризорника.

«Начинается! — скривился Спасов, вставая, чтобы пойти за тряпкой. — А где же твердая фракция? Хотя откуда ж ей взяться — с одной-то картофелины? Вот покормлю, тогда уж… И на черта, Егор, ты его приволок! — запоздало и покаянно подумал он, глядя, как восставший ото сна щенок, потянувшись, просеменил на середину комнаты, присел и оставил новую лужицу. — А теперь поздно переигрывать, совести не хватит на улицу щенка выкидывать, теперь его кормить нужно, имя ему давать…»

При ближайшем рассмотрении выяснилось, что этот вчерашний «он» — типичная «она» и соответственно имя требуется женское. Перебрав варианты, писатель окрестил ее Нюкжей, в честь якутской реки, на которой когда-то побывал на полигоне молодым электронщиком, закупленным ВПК. Имя этой дикой таежной реки как нельзя более впору пришлось волчоночному облику дибуновского подкидыша неизвестных собачьих кровей.

Егор Сергеевич приспособил на кухне ящик, выделил Нюкже две миски под еду и питье, порешив кормить ее тем же, что и сам ест: супами из пакетов и кашами плюс хлебобулочные изделия.

Теперь я должен немного отвлечься, поведав кое-что из биографии Егора Сергеевича Спасова. Оставив некогда, и без сожаления, прибыльную военную электронику ради литературы, он оказался в наши дни, как и большинство собратьев по перу, в пиковом положении: прокормиться литературой стало невозможно. Она и раньше-то кормила, вернее, подкармливала, Спасова неохотно, и неспроста он, готовясь к суровой жизни профессионала, без излишних иллюзий и самоуверенности половинил свои электронные заработки, откладывая споловиненное на грядущее, на сберкнижку, где эти сбережения в одночасье и обратились в пыль. Массовая эта грабиловка общеизвестна, как общеизвестно и то, что на Руси она — не последняя.

Ныне оставалось утешаться рассуждениями немногих преуспевших в новых условиях литераторов, что, дескать, все правильно, что и на Западе, так, мол, и там писательство — роскошь, позволительная лишь весьма состоятельным людям, зарабатывающим на жизнь совершенно иным способом. Это справедливое рассуждение отбрасывало Спасова к давним его полигонным временам, жаль только, что годы были уже не те…

В настоящее время Егор Сергеевич пытался пробиться к прожиточному минимуму сразу по двум вахтерским направлениям: в посудо-хозяйственном магазине на Охте (с 8 вечера до 8 утра, через двое суток на третьи) и в одном полуразбежавшемся НИИ в Автово (сутки через трое).

К вахтерству Спасов привык быстро: и там и там работа была необременительной. В магазине его просто закрывали на ночь, как кота в амбаре, а утром выпускали на волю. Задачей его было не проспать ночного пожара или бандитского налета, а в случае таковых звонить изнутри, куда следует. При дежурстве в НИИ к таким же ночным заботам присовокуплялись и дневные: выдавать ключи от кабинетов сотрудникам и подзывать их к телефону, буде позвонят. Одним словом, и там и сям можно было писать. Туговато Спасову приходилось лишь в те дни, когда по графику НИИшное дежурство следовало впритык за посудо-хозяйственным и ему приходилось колесить со службы на службу через весь город, порой даже не заскочив домой.

С появлением же в квартире Нюкжи заскакивать домой стало необходимо: во-первых, задать собаке корму на сутки, а во-вторых, ликвидировать ее отходы, сиречь, мочу.

Я заранее прошу прощения у особо брезгливого читателя, но без упоминания этого естественного отхода мне в рассказе просто не обойтись. А кроме того, присевшая по естественной надобности собака, тем более щенок, вряд ли может оскорбить эстетическое чувство, так же, как, скажем, сидящий на горшке ребенок.