Приблудная Нюкжа - [3]

Уже в первые дни совместного проживания выяснилась удивительная, прямо-таки фантастическая особенность Нюкжиного организма: щенок совершенно не выделял твердых остатков, все съеденное и выпитое им выходило в виде жидкой фракции. Пораженный писатель наблюдал, как время от времени, в особенности в первые дни, Нюкжа, задрав хвост, группировалась в известной собачьей позе, напряженно тужилась и сама недоуменно оборачивалась, точно не веря тщетности своих усилий. После этого она бежала на отхожий поднос и безо всякого труда изливала там накопленное. Причем в таких количествах, что во время суточных своих дежурств Спасов с тревогой думал: не просочилось бы к нижним соседям.

И еще одна физиологическая особенность была присуща Нюкже: на улице она не выделяла из себя ни единой капли, при любой длительности прогулок. Вообще же из дому она выходила крайне неохотно: видимо, улица прочно сопрягалась в ее памяти с сиротским прошлым. Впрочем, и Спасов на прогулках не настаивал, тем более что вскоре грянули холода.

Каждое утро, когда Егор Сергеевич бывал дома, начиналось для него одинаково. Будила его Нюкжа, царапая лапами одеяло. Убедившись, что хозяин проснулся, она припадала на передние лапы, блаженно вытягивалась и зевала во всю пасть с громким плачущим привизгом. Спасов выпускал собаку в коридорчик, где она тут же оседлывала поднос с подстеленной газетой, заполняя его почти до краев. После этого писатель производил такие операции: сливал жидкое в унитаз, а мокрые газеты, отворачивая физиономию, впихивал в мусорное ведро. «Вот сука привередная! — ворчал он, вымывая под струей в ванной опорожненный поднос. — Газету ей подавай! Она, видите ли, шибко грамотная, задницей она читает!» Но на голый поднос Нюкжа не садилась. И хотя мочилась она лишь дважды в день, что тоже странно, но Егору Сергеевичу приходилось теперь постоянно выскакивать во двор и стучать ведром о края мусорного бака. Газет же у писателя был солидный запас еще со времен несостоявшегося ремонта.

Главной трудностью совместной жизни была кормежка, как с самого начала и опасался писатель. Два едока — не один едок. Бюджет, рассчитанный на спартанский образ жизни одиночки, начал пробуксовывать. Тем более что, насмотревшись по телевизору рекламных клипов, где богатые четвероногие, виляя хвостами, поедали дорогие патентованные смеси, Спасов временами не выдерживал и шел покупать собаке какой-нибудь фарш подешевле.

Бюджет трещал, но Егору Сергеевичу и в голову не приходило попрекать куском свою нахлебницу (которая, кстати сказать, никогда еды не клянчила), нахлебницу, что моталась за ним по квартире по пятам, путаясь в ногах, преданно глядя хозяину в лицо, или лежала возле письменного стола, когда он работал, или звонко облаивала каждый задверный подозрительный звук, точно предупреждая всякого, что квартира Спасова, двойного вахтера, неприкосновенна.

А главное, очень уж хорошо работалось Егору Сергеевичу в присутствии дибуновского подкидыша.

…Финансовый кризис, настигший Спасова в начале февраля, был связан с задержкой посудо-хозяйственной зарплаты, а вслед за тем и закрытием самого магазина на неопределенный срок. Тут уж не только фарш, но и сама каша оказалась под угрозой. Но в самый пик безденежья нежданно пришел помянутый перевод из «Заполярной музы» — деньги кому-то, может, и смешные, но только не Егору Сергеевичу.

Прямо с почты радостный писатель отправился на рынок и вынес оттуда десять килограммов картошки и два кило рыбы сайки, приобретенной специально для Нюкжи.

Забегая вперед, скажу, что именно с этой самой сайкой и связывал Егор Сергеевич начало событий, круто изменивших его жизнь.

Вечером писатель устроил семейный праздник. Он нажарил полную сковороду картошки, наварил Нюкже рыбы и, остудив, выставил ей полную миску, которую та и опустошила с неожиданным жадным урчанием. Ожидая после обильной собачьей еды обильных излияний, Спасов подстелил на чистый с утра поднос одну из трех оставшихся к тому времени газет. Причем опознал в этой газете понравившуюся ему когда-то статью историка Феофилова о кризисных периодах России. Ладно, чего уж там, гуляй, Нюкжа!

Потом Егор Сергеевич насладился жареной картошкой под водочку, тоже купленную на радостях, сыто отяжелев и подремывая, посмотрел телевизор, завел будильник (назавтра предстояло суточное дежурство в НИИ) и залег спать. Но перед этим он еще нашел в себе силы обеспечить Нюкжину утреннюю процедуру: с трудом разлепляя глаза, вылил, вычистил, ополоснул и подстелил. Вытряхивая в ведро мокрую подстилку, Спасов краем сознания отметил какую-то непривычную цветную пятнистость газеты, но тут же и позабыл об этом, отойдя ко сну.

Утром перед работой, повторив обычную операцию с подносом и выскочив с ведром во двор, писатель прикидывал: что ж теперь подстилать Нюкже, коли газеты кончились, а новых достать негде? Не иначе — подстилать придется черновики рукописей. С тем он и отправился на дежурство.

Сутки спустя вернувшись, он столкнулся в лифте с соседкой по лестничной площадке, идущей из магазина. Говорливая соседка обрадовалась свежему человеку, еще не знакомому с местной сенсацией, и поведала следующее, начав еще в лифте.