При вечернем и утреннем свете - [4]
Шрифт
Интервал
Весточку тепла!
Весточки вы ранние,
Ветры издалека —
Весенние, бескрайние,
Искрящиеся слегка…
Апрель, апрель на улице!
А на улице февраль.
Еще февраль на улице,
А на улице — апрель!
Не дома, не под крышею,
На самом ветерке
Стоит девчонка рыжая
В зеленом свитерке.
Стоит с довольной миною,
Милою весьма.
А может, вправду минула,
Сгинула зима?
Может, вправду сгинула?
Солнышко печет!
Той, что шубку скинула,
Слава и почет!
Апрель, апрель на улице!
А на улице февраль.
Еще февраль на улице,
А на улице — апрель!
Сколько солнца шалого
На улице хмельной!
Улица, как палуба,
Ходит подо мной.
Я рот закрыл с опаскою,
Держу едва-едва
Вот эти шалопайские,
Шампанские слова.
Весточки вы ранние,
Ветры издалека —
Весенние, бескрайние,
Искрящиеся слегка…
1957
«Мне бы плыть на медленной байдарке…»
Мне бы плыть на медленной байдарке
По рассветной розовой воде,
Чтобы всюду были мне подарки,
Чтобы ждали праздники везде.
Чтобы птицы ранние свистали —
Это ведь не я их разбудил.
Чтобы ветки мокрые свисали,
Чтобы я лицом их разводил.
Позабудут выдры свои норы,
Вылезут ко мне средь бела дня.
Сто кувшинок хлынут в мои ноздри,
Сто пушинок сядут на меня.
Сто мальков мне пальцы защекочут,
Лишь возьму и руку окуну.
Я слова упрячу за щекою,
Никого неловко не спугну.
А когда вблизи ударит рыбина,
Ринусь я глазами ей вослед —
И не надо мне фунтовой прибыли,
У меня и удочек-то нет.
Ни двустволки, ни ученой суки,
Ни капкана нет, ни западни.
Снасти — для слепых и для безухих,
Ну а мне — на что же мне они?
1957
«В Звенигород, прихваченный морозом…»
В Звенигород, прихваченный морозом,
Слетаются овсянки и щеглы.
В Звенигороде ласковым навозом
Заснеженные улицы щедры.
В Звенигороде возле гастронома,
Где теплый конь приладился к овсу,
Вертлява, любопытна, востроноса,
Синица растрезвонилась вовсю.
Еще бы не свистеть! С людьми-то лестно.
Дымится город, трубами маня.
Звенигород синиц берет у леса,
А лесу отдает взамен меня…
1958
На лыжах
Январский снег, звенящий тонко,
Лыжня лесная для забав.
И эта девочка-эстонка
С январским ветром на зубах!..
Мы не бежали — мы летели,
Неслись на крыльях озорных,
И друг на друга не глядели,
И обгоняли остальных,
И лыжи верные не липли —
Скользили, слушались легко.
Потом прошли деревню Липки,
Там пили чудо-молоко.
И были сказки за кустами,
Глаза в серебряной пыли…
Опять неслись. Потом устали.
Искали путь,
Потом нашли.
Мы не заботились в столовке,
Что для кого-то смех нелеп,
Щепотью брали из солонки
И густо сыпали на хлеб,
Галдели, требуя добавки,
Орали бравое «ура»,
Робели старенькие бабки,
И улыбались повара.
Потом был вечер,
Он, как олух,
В истоме лез через кусты,
И снег жевал, и между елок
Искал эстонские цветы.
И пахло хвоей и щепою,
И мглу на небо налило,
И вечер звезды брал щепотью
И густо сыпал на село.
1958
Ручей
Я видел ручьи —
Тарахтит ручей,
Гремит ключами, как казначей,
Несется, подпрыгивая и лязгая,—
Не ручей, а сплошная кавказская пляска.
Мой — не такой.
Он не мечет пеной.
Он течет спокойно,
Я бы даже сказал — степенно.
Он в степенстве подобен папскому нунцию,
Его не заставишь бежать скорей.
Но он выполняет важную функцию —
Лес поит и лесных зверей.
Наверно, только звериные выродки
Не знают дороги к этой вырубке.
Место это вроде клуба лесного,
Так сказать,
Лесного коллектива основа.
Тут и звери-мамы
С детьми малолетними,
И старушки в панамах
С неизменными сплетнями,
Тут ребята из разных классов (и видов)
Хохочут в сторонке, остроту выдав,
Но чтоб не развиться
Взаимной ярости,
Каждый вид резвится
В соответственном ярусе.
На елке белки
Играют в считалки,
Журчалки в горелки
Играют в таволге.
А по дну речонки,
Оживленно судача,
Гуляют ручейники
Без отрыва от дачи.
В заводи темной снуют тритоны,
И забот у каждого — по три тонны.
Скажем прямо: икринку выметать —
Это не то что лосенку вымя дать.
(Я лосиху обидеть отнюдь не жажду,
Но учтите тяжесть тритоньего труда:
Надо склеить конвертом
Травинку каждую
И икринку каждую
Запечатать туда!)
Так проходят здесь дни — в делах и визитах,
И никто часов не считает толком,
И не нужно никаких дополнительных реквизитов
К этим ромашкам
И к этим елкам.
Ах, черт!
Я тоже люблю вот это —
Прогретое солнцем лесное лето.
Чтоб лечь на припеке
В высокой травище,
А сбоку
Какая-то птаха свищет,
И кроны осин
Дрожат, как подранки,
И скромная синь
На небесном подрамнике,
И бронзой окрашен
Сосновый багет,
И мураш бесстрашно
Ползет по ноге.
А между тем и темнеть пора,
И темпорариям[2] спать пора —
Уже дрозд поет и соловей поет,
А ведь Рана очень рано встает!
Сном любой заражен,
Но чтоб не было хворости,
Мы костер разожжем
На отборнейшем хворосте,
А потом на перине
Из еловых лап
Зададим звериный
Непробудный храп.
Так приятно проснуться
В сверканье и гаме,
И по этому нунцию
Шлепать ногами,
И знакомиться с теми,
С кем еще не знаком,
И себя
Безусловно
Не считать чужаком!
1955
Птичий рынок
Люблю я Птичий рынок,
Там царство птиц и рыбок.
Бросьте вы догадки,
Едемте со мной!
В девять у Таганки
Каждый выходной.
Люблю я Птичий рынок,
Но не всё подряд,
В рыбках я не прыток,
Люблю я птичный ряд.
Я хожу здесь праздно,
На душе прекрасно,
До чего здесь разно!
Даже смотрят разно!
Ласково — любители
Мелодичной твари,
А ее губители —
В думах о товаре.
Дядя Миша, стрелочник,
Козырек заломан,
Предлагает пеночек,
Да не нам, зеленым,
Не глядит на деньги,