Прежде всего любовь - [12]

– Ну ладно, – говорит он, – наверняка мы сможем придумать что-нибудь интересное.

Он подмигивает мне и делает вид, что стреляет в меня из пальца. Я знаю, что он пытается развеселить меня, но одновременно явно кое-что предлагает.

Я уклончиво фыркаю, прикидывая, на каком месте в списке моих любимых развлечений теперь стоит секс с мужем – до укладывания дочери или после.

Я знаю, что это звучит ужасно. Как будто я жуткая мать и жена. Или по крайней мере неблагодарная. Совсем не похоже на тот имидж, который я пытаюсь создать в «Инстаграме».

Тег «#счастливаяжизнь». Тег «#красиваясемья». Тег «#счастье».

Иногда – например сегодня – я никак не могу понять, что хуже: притворяться счастливой, когда ты несчастна, или постоянно злиться из-за того, что ты должна быть счастливой. Эми, мой психолог, говорит не относиться к себе так сурово. Наверное именно поэтому я к ней и хожу. Она говорит, что все люди создают воображаемую версию своей жизни и пытаются в нее поверить. Другими словами, в социальных сетях врут все. Или хотя бы выставляют напоказ лучшее. Эми еще говорит, что, хотя мне есть за что благодарить судьбу, мой брат действительно погиб в ужасной катастрофе, которая разрушила мою семью, привела к разводу родителей и оставила мне только одну сестру, которая одновременно эгоистична и жестока к себе. Короче говоря, я имею право на грусть и фрустрацию, несмотря на то, что с того ужасного дня произошло много хорошего.

Кроме того, мне нравится еще одна точка зрения Эми (ей самой за сорок). Она утверждает, что тридцать – это серьезный рубеж для многих, а материнство – вовсе не бесконечное счастье, как воображают девушки, разглядывая голубые, розовые или желтенькие ползунки. Она клянется, что все становится легче, когда дети вырастают и делаются самостоятельными, и что материнство в любом возрасте тяжело. Очень тяжело. Матерям, которые сидят дома, сложно, работающим матерям сложно, работающим неполный день тоже сложно, хотя первые два лагеря постоянно настаивают, что уж мы-то берем все лучшее от обоих миров. Лично мне кажется, что мы получаем худшее. Черт. Я снова это сделала. Черт. Черт. Черт.

Кстати, я люблю дочь сильнее всего на свете. Она – лучшее, что я сделала и сделаю в жизни. Просто необходимость заботиться о маленьком ребенке сводит меня с ума, в чем я могу признаться только Эми, которой я плачу за час абсолютной честности. Я не могу сказать об этом мужу, который недавно сказал, что у меня нет материнского инстинкта. Я не могу сказать друзьям, потому что это обесценит мой идеальный образ в «Фейсбуке». Не могу сказать сестре, которая отчаянно хочет ребенка. И не могу сказать матери, потому что знаю, что она отдала бы все, чтобы вернуть своего старшего сына и снова пережить с ним даже те моменты, которые кажутся мне омерзительными. Я нужна маме. Ребенок, о котором не нужно волноваться. Единственный ее ребенок, который не умер и не разрушил свою жизнь.

Еще сильнее на меня давит то, как я отношусь к Нолану, моему мужу на протяжении последних семи лет (конечно, скрываю я это еще тщательнее). Я не знаю, откуда начать, разве что с начала, с ответа на вечный вопрос «И как вы познакомились?». У каждой пары есть на это ответ. История, которую рассказывают раз за разом. Иногда главным рассказчиком становится муж, иногда жена. Иногда они говорят вместе, превращая историю в крошечный спектакль. Грустный взгляд, радостный смешок, неожиданный поворот сюжета. «Он тогда сказал… А я тогда… и вот мы… долго и счастливо».

Иногда мне кажется, что причина моих проблем с Ноланом в том числе в этой самой истории. Потому что, даже если я озвучу приглаженную, сокращенную и приличную версию, не упоминая сентиментальных деталей вроде «Нолан был одним из тех, кто нес гроб моего брата», мы все равно упремся в Дэниела.

Сколько я себя помню, Нолан был лучшим другом моего брата, хотя, при почти пятилетней разнице в возрасте, я не обращала внимания ни на одного из них, разве что в самом раннем детстве. Он просто был данностью, как обитый твидом диван в гостиной или отцовский верстак в гараже. Фоном, на котором проходило мое детство. Старшим мальчиком, который обменивался с братом бейсбольными карточками, играл в футбол во дворе или оставался ночевать у нас на раскладушке, вытащенной из-под односпальной кровати Дэниела.

Когда я дожила до средней школы, игнорировать Дэниела и его друзей стало сложнее, хотя бы потому, что Джози говорила только о них. Особенно ее интересовал Нолан, и я вынуждена была согласиться, что на него приятно смотреть. У него были волнистые светлые волосы, ярко-голубые глаза, и он очень легко загорал. В общем, он так походил на спасателя Малибу, что Дэниел его так и звал.

К тому же он был самым спортивным другом Дэниела и добивался успеха в любом виде спорта. Правда, ему не хватало трудолюбия и энтузиазма Дэниела, и это уравнивало их шансы на поле. Но больше всего мне нравилось в Нолане чувство юмора, его спокойное отношение к жизни, что так не походило на моего брата-отличника. Они во многом были противоположны друг другу, и с годами это стало еще заметнее. Дэниел стал лучшим выпускником Ловетт-скул и уехал в Гарвард, а Нолан выбрал девушек, вечеринки и университет Миссисипи. Средний балл у него еле-еле дотянул до двух (как раз чтобы вернуться в Атланту и работать в семейной типографии). Несмотря на то, что их пути разошлись, они оставались друзьями. За несколько дней до смерти Дэниела я подслушала, как он говорит Софи, что Нолан будет его шафером.