Превращения Леонида Леонова - [6]

            Однако, при всем обилии деталей, тождестве идейно-художественных задач и формы их воплощения, обращают на себя внимание акценты, которые расставляет писатель в трех романах: от романтического оптимизма первой редакции «Вора» – к социальному пессимизму в «Пирамиде». В этом отношении образы – основные глашатаи авторских идей, – требуют пристального внимания, чтобы разобраться, в каком направлении двигалась творческая мысль Леонова.

            Рамки этой статьи не позволяют детально проследить динамику развития образов, транспортированных Леоновым из «Вора» в «Пирамиду». Тем не менее, даже общие замечания позволяют наметить тенденцию их качественного изменения. Смысловую связь цирковой артистки Тани Векшиной и ясновидящей Дуни Лоскутовой в большей степени определяет кровное родство с главными персонажами романов, Дмитрием Векшиным и Вадимом Лоскутовым, но и типологическое сходство характеров героинь также очевидно. При этом женские характеры в «Пирамиде» выглядят более «положительными» и дидактичными, нежели в «Воре»: Манька Вьюга, «демоническая женщина», некая литературная наследница Настасьи Филипповны из «Идиота» Достоевского, уступает главенство образу Дуни Лоскутовой, в свою очередь, своеобразной литературной наследницы Сони Мармеладовой из «Преступления и наказания», а за схематичным воплощением несостоявшейся актрисы из «Пирамиды», вобравшей многие черты своей предшественницы из «Вора», лишь угадывается образ, уже не имеющий в последнем произведении писателя художественного ресурса.

            В «Пирамиде» Леонов наделяет образ Вадима Лоскутова качествами обоих главных персонажей «Вора» первой и второй редакции. Он идет дальше в разработке этого характера. Если протест Векшина переменам, произошедшим в стране, – стихийный протест человека, раздираемого внутренними противоречиями, то Лоскутов чувствует личную ответственность за все, что происходит вокруг, будь то недавнее преклонение перед вождем, выстроившим чудовищную пирамиду угнетения, либо тяжелое раскаяние за небрежение к культурному наследию страны, за нигилизм, на котором было воспитанно его послереволюционное поколение. Если в «Воре» образ Векшина весьма условно подпадает под определение обобщающего, то в «Пирамиде» образ Вадима Лоскутова становится олицетворением целого поколения, погубленного системой власти.

            Мастер Пчхов и Матвей Лоскутов ярко иллюстрируют преемственность образа, плавно транспортированного из одного романа в другой (оба персонажа, выходцы из простого народа, приучены к физическому труду, Пчхов в молодости даже попробовал себя в рясе священника). Однако, если Пчхов лишь констатирует свое отношение к человечеству, заплутавшему окольной дорогой к небесному счастью, указывает на нынешнего поводыря людей, как на «черного ангела» и ждет, что человечество в своем стремлении к счастью когда-нибудь взбунтуется против сил зла, то о. Матвей пытается разумом объяснить церковный догмат о искуплении первородного греха человечества, что приводит его к ереси и раскаянию. Если образ мастера Пчхова статичен во всех отношениях, то образ отставного священника динамичен на протяжении всего действия романа. В итоге, пройдя трудное испытание веры в Бога и одержав нравственную победу над собой и над силами зла, он вынужден признать поражение своего поколения, н сумевшего защитить наследие и «веру отцов» от посягательств временщиков истории и потому бесславно удалившегося со страниц истории.

            Если в «Воре» второй редакции тема будущности христианских идей в обществе, где главное место занимает идеология победившего социализма, выносится на суд читателя опосредованно, под углом зрения Пчхова, Заварихина либо Аташеза, последовательно излагающих Векшину свои сомнения и надежды, связанные с ломкой традиционных взглядов человека на мироустройство в новых условиях, то в «Пирамиде» Леонов пытается дать прямой ответ на волнующий его вопрос. «К слову, вам никогда не казалось, что коммунизм – это наконец-то взорвавшаяся Нагорная проповедь?» Основным оппонентом Вадима Лоскутова в этом вопросе становится его младший брат Егор. Вся логика повествования приводит к малоутешительному заключению – воплотить на Земле все чаяния человечества о прижизненном рае лишь посредством материальных усилий «без Христа и гения» обречены на неудачу.

            Легче всего было бы заподозрить Леонова в идеологической мимикрии. Однако такая точка зрения представляется поверхностной. Мысль Леонова вместе со временем развивалась по своеобразной восходящей спирали. И если бы идеи, им развиваемые, закоснели в начальной точке, это был бы уже не Леонов, а какой-нибудь другой литератор, память о котором умерла бы быстрее, чем были бы прочитаны его произведения.