Претендент на царство - [11]

— Не переживай, ваша сиятельность, я делай ол райт, — отвечал Возгрин.

— Смотри у меня, — вновь погрозил своим холёным пальцем князь. — Ну, а какие напитки из матушкиного погреба ты намерен выставить к обеду? У меня гости — знатоки. Ты обязан понимать, милейший, что я привык удивлять общество.

— Коньяк тысяча восемьсот первого года и бургундское тысяча восемьсот восьмого года, — Возгрин опять перешел на английский.

Князь поморщился.

— Года мне не нравятся.

— Почему, ваше сиятельство? Напитки очень достойные. Другими мы не удивим.

— Нет, не подойдёт, — капризно отверг князь. Он не стал объяснять, что эти года занозами торчат в его памяти: в один из них жена покинула его, в другой — требовала развода. Но разве мог знать об этом Возгрин? Конечно, нет. Просто ему тотально не везло в отношениях с новым владельцем.

— Я не понимаю, милорд, — угрюмо выдавил он.

— Ладно, поговорю со своим метрдотелем, — снисходительно бросил «милорд».

Пустой разговор раздражал делового Возгрина. Он управлял имением, а не застольями. Тут он окончательно убедился, что никакие отношения — ни плохие, ни хорошие — с надменным сыном той, которая когда-то его страстно любила, у него не сложатся. Поэтому пора, без всяких проволочек, собираться в Англию. Теперь он твёрдо знал, что пора. А раз так, то нет никакого резона потакать капризам этого расфуфыренного вельможи. В конце концов пришёл срок и ему, Джону Рамсею Возгрину, высказать всё, что он думает о России — о той системе рабства, которая не только не продуктивна, но застопорила развитие страны, а главное — бесчеловечна! Взять хотя бы безропотного, придавленного конторщика Чесенкова. В Англии такой умный человек был бы уважаемым служащим в любой компании, в той же «Ост Индской», и даже в Форин-оффисе. Ему везде бы нашлось место. А в России — он неведомый никому раб!

— Простите, ваше сиятельство, — заговорил Возгрин в сумеречной серьёзности, — я не желал в первый же день вашего пребывания в Винстернском объявить, что покидаю Россию. Но чувствую, уместно об этом сказать сейчас. Я не жду от вашей милости никаких наград. Но моё сердце и мой разум согрела бы добрая память о вас, если бы вы сделали ничего не стоящий жест. — Джон Возгрин остановился, набираясь духу. — Если бы вы сделали незначительный подарок, нет, не мне, а вашей замечательной стране… Позвольте мне высказать мою сердечную просьбу.

Благотворитель князь Сергей Михайлович Голицын любил делать подарки и потому заинтересованно слушал, стараясь угадать, о чем же попросит этот гордый житель Туманного Альбиона.

— Говорите, говорите… Надеюсь, это не составит мне затруднения, — поощрительно произнёс князь и рукой в перстнях вяло подбодрил управляющего.

— Мой разум и сердце… да, будут согреты на моей милой родине… да, если я смогу знать, что мой многолетний русский друг, мой альтер эго, мой незаменимый помощник Иван Данилич Чесен-кофф (фамилию, имя, отчество он старательно выговорил по-русски)… да, этот необыкновенный человек, знаток в языках и управлении… да, если он из ваших щедрых рук получит свободу.

При упоминании его имени Чесенков вздрогнул и замолчал. Он так и стоял с открытым ртом и испуганными глазами, страшась перевести конец сказанного — о свободе.

— Ну, голубчик, переводи, что за подарок желает мистер Вос-хрин, — поощрительно, мягко потребовал князь, хотя и заподозрил, что этот несносный брит опять отчубучил нечто несуразное.

— Я не могу, ваше сиятельство, — вымолвил Чесенков и плюхнулся на колени, склонив голову.

— Странно всё это, — пожал плечами князь.

— Да, мой просьба есть очень странна для Россия, — пришёл сам себе на помощь Возгрин. — Я вас просю… да, я вас просю дать мне дар… да, дать свобода мой любезный друг Иван Данилич Чесен-кофф. — Англичанин сильно волновался, торопясь высказать всё: — У него есть второй свадьба. Он уже пожилой человек, но… Как это? Он может иметь шанс жить щасливо. Его дети быть свободный. Это есть human rights.[2] Вам, князь, это дать nothing at all.[3]

Князь Сергей Михаилович Голицын умел справляться с любыми неожиданностями. Искусный в обхождении он неслучайно возглавлял Московский опекунский совет, являлся президентом Императорского человеколюбивого общества, попечителем двух больниц для низших сословий — Голицынской и Павловской. Каких только не возникало проблем — не сочтёшь! Поэтому он давно взял за правило не спешить с ответами, а своих канцеляристов вышколил искать обходные решения. Точнее сказать, половинчатые, которые, конечно, мало кого удовлетворяли, но в то же время никого не обижали. И считал эту свою методу эффективной, благоразумной; и очень этим гордился.

Князь поднялся из величественного, как трон, кресла, медленно прошелся по ковру, как бы размышляя, потом приблизился вплотную к конторщику, дотронулся до его плеча и ласково произнес: «Встань, голубчик». Но тот, наоборот, упал ему лицом в ноги и со слезами молвил: «Не виноват, ваше сиятельство, не виноват».

Джон Возгрин поморщился и принял ещё более горделивую позу, а князь Голицын понял, что конторщик действительно невиновен, и это не сговор, а лишь импульсивное желание заносчивого англичанина.