Преступники-сыщики - [77]

Разумеется, он всегда был влюблен в кого-нибудь; такова уж природа вещей, и ничего с этим не поделаешь. Причем его избранницами неизменно становились женщины в теле; на моей памяти карлик ни разу не увлекся какой-нибудь худышкой. Словом, диковинка, да и только.

Впрочем, был у него еще один заскок, который наверняка что-нибудь да значил, иначе бы его просто не было. Он всегда питал уверенность, что рано или поздно разбогатеет. При этом никогда и ничего не подписывал. Письму-то его обучил один безрукий парнишка, зарабатывавший себе на жизнь тем, что писал ногами (знатный был учитель чистописания и многих обучил этому делу), но Чопс скорее бы умер с голоду, чем принялся зарабатывать на кусок хлеба, взяв в руки перо. Самое забавное состояло в том, что за душой у него не водилось ни гроша, равно как и перспектив на быстрое богатство, если не считать его домика да блюдечка. Говоря о домике, я имею в виду ту коробку, разрисованную так, что снаружи она и впрямь напоминала настоящий дом о шести комнатах; он заползал в нее, надевал на палец перстень с бриллиантом (на вид совсем как настоящий) и звонил в колокольчик, сидя у отверстия, которое почтенная публика принимала за окно гостиной. А блюдечком я называю блюдце из китайского фарфора, в которое карлик собирал пожертвования после каждого своего выступления. Для этого он выходил по моему сигналу – после слов «Леди и джентльмены, а теперь маленький человечек три раза обойдет вокруг кибитки, после чего удалится за кулисы». И если он изъявлял намерение заявить мне что-нибудь важное, ну, приватным образом, то произносил эти же самые слова; а потом уходил на боковую, как и положено по ночам, и больше я от него уже до самого утра ничего не слыхивал.

У него был, так сказать, особый склад ума – поэтический. И потому мысли о богатстве посещали его именно в тот момент, когда он сидел подле шарманки и крутил ее за ручку. И вот, когда его начинало уже трясти изнутри, он, бывало, как примется верещать: «Тоби, я чувствую, как деньги плывут ко мне, – крути веселей! Я считаю свои гинеи тысячами, Тоби, – крути веселей! Тоби, я стану настоящим богачом! Я слышу, как монеты звенят у меня в карманах, Тоби, и я стану богаче Английского банка!» Вот каким образом действует музыка на поэтический ум. Но нельзя сказать, чтобы он был так уж помешан на ней, за исключением шарманки; наоборот, он ее ненавидел.

Да и на публику у него имелся здоровенный такой зуб, хотя именно она служила ему источником пропитания. А больше всего в собственном ремесле его злило то, что оно не давало ему стать своим в обществе. Он частенько говаривал: «Тоби, я непременно должен войти в общество. Но проклятие моего отношения к публике состоит в том, что она не пускает меня туда. Это для индейца, который немногим лучше животного, такие вещи ничего не значат; он попросту не дорос до высшего света. И для Рябого Младенца общество – тоже пустой звук. Только не для меня».

Никто не знал, что делает Чопс с собственными деньгами. Зарабатывал он весьма недурно, получая свое жалованье от меня по субботам, да и кормежка было дармовой – а уж съесть он готов был все что угодно, и непонятно, куда в него столько влезало, – но таковы уж все карлики. Да и с пожертвованиями на круг выходило немало – случалось, накидают ему на блюдечко столько монет в полпенни, что он неделями носит их в кармане, завязав в носовой платок. Но вот куда они девались потом – бог весть. И Толстая Леди из Норфолка была тут ни при чем, хотя я и винил ее в этом одно время; потому что если индеец вам так ненавистен, что вы скрежещете зубами от одного его вида и готовы злорадствовать за его спиной, когда он принимается отплясывать свой воинственный танец, то, разумеется, вы не станете заботиться о том, чтобы он ни в чем не нуждался.

Между тем загадка разрешилась самым неожиданным образом во время скачек в Эдгаме. Публика собиралась на представление неохотно, и Чопс остервенело трезвонил колокольчиком из окна своей гостиной, огрызаясь при этом на меня и стоя на коленях, да так, что ноги его торчали наружу через заднюю дверь, – ведь влезть в свой домишко, не сгибаясь в три погибели, он попросту не мог, а ноги внутри не помещались. Так вот, он злобно ворчал: «Вот тебе твоя драгоценная публика! Какого дьявола они не бегут к нам сломя голову?!» И вдруг какой-то человек в толпе поднял над собой почтового голубя и воскликнул: «Тот, кто только что вытащил лотерейный билет под номером три-семь-сорок два, выиграл большой приз! Три-семь-сорок два!»

Я уже сам готов был проклясть его за то, что он перехватил внимание толпы, – а ведь публику в любой момент очень легко отвлечь от того, что ей демонстрируют сейчас; а ежели вы в этом сомневаетесь, соберите зевак в одну кучу, а потом позовите еще двух человек, да так, чтобы они припоздали, и сами увидите – собравшихся куда больше заинтересуют эти двое, нежели вы сами. К чему я это говорю? Словом, я был готов убить этого горлопана на месте, как вдруг вижу, что колокольчик Чопса вылетел из окна и попал в какую-то пожилую леди, а он встал, перевернул свою коробку, так что ее внутренности целиком обнаружились всем и каждому, схватил меня за лодыжки и сказал: «Отнеси меня в фургон, Тоби, и окати водой из ведра, иначе я умру – потому что я только что разбогател!»