Преступление и совесть - [16]

Шишов невольно присматривался к движениям рук Чаплинского: прокурор погладил свою блестящую розовую лысину, затем провел тыльной стороной ладони по мягким волосам, окаймляющим нижнюю часть головы, и продолжал:

— В одном лишь случае нам дано право несколько поторопиться в поисках правды: тогда, когда дело идет об интересах русского духа, о всех явных и скрытых врагах России… церкви… Только в этих исключительных случаях и может быть оправдана поспешность.

Чаплинский помолчал, после чего, улыбаясь, обратился к членам палаты:

— А вы как думаете, господа?

Опустив головы, оба молчали, внимая доверительным высказываниям нового прокурора. Почтительно, с покорным трепетом в голосе, первым заговорил Буковский:

— Вполне разделяю ваши глубокомысленные соображения, Георгий Гаврилович, вполне…

Шишовым овладело такое чувство, будто у него насильно хотят вырвать то, что он не совсем еще продумал. В то же время ему не хотелось противоречить новому и влиятельному прокурору с первой же встречи. Но как он был поражен, когда Чаплинский вновь обратился к нему, желая знать, не расходятся ли их мнения.

Не спеша Леонтий Иванович достал из кармана табакерку, повертел ее в руках и, разгладив бакенбарды, ответил:

— Мне кажется, Георгий Гаврилович, что истина является нашим высшим и первейшим принципом, она возвышается над всеми другими человеческими чувствами…

— А чувство верности русскому народу, престолу? — спросил Чаплинский, слегка повышая голос.

— Обретенная истина неизменно возвышает и народ, и престол…

— Прекрасные слова, Леонтий Иванович, прекрасные! — Лицо прокурора просветлело, глаза заблестели. — В таком случае, мне легко будет подвизаться с вами на ниве правосудия, очень легко!

Приблизившись к окну, Чаплинский повторил:

— Вы все-таки поглядите, как люди торопятся. Весна как-никак, господа!

Крепко пожав руки своим будущим сослуживцам, он вышел из комнаты.

Члены палаты молча заняли свои места. Шишов вынул из жилетного кармана кусочек замши, вытер очки и снова надел их. И тогда он увидел, что Буковский с удовлетворением потирает руки.

— Ну что? — спросил Шишов.

— А знаете, Леонтий Иванович, он мне нравится. Это настоящий столп нашего ведомства. Давно слышал о нем, о Чаплинском, давно…

Шишов ничего не ответил, поглядел на часы и с тревожным чувством направился к выходу. Вспомнил на лестнице, что в ящике стола остался рецепт нового средства от головной боли, но решил, что не стоит за ним возвращаться.

У Шишовых

Леонтий Иванович вернулся из судебной палаты в тяжелом, подавленном настроении. Все, что ему довелось слышать в последние дни по поводу зверского убийства мальчика на Лукьяновке, он связывал с назначением Чаплинского на должность прокурора Киевской судебной палаты, впрочем, мыслей своих он высказывать не решался. Вообще в последнее время в судебном ведомстве империи творятся невероятные вещи… Вот, например, не так давно один из членов Саратовской судебной палаты позволил себе выступить против одного обвинительного акта, явно лишенного законных оснований, однако результат этого протеста оказался довольно плачевным: смельчака отстранили от должности, предложив уйти на пенсию, и даже выслали в отдаленную губернию.

Леонтий Иванович прилег отдохнуть. Вскоре из передней донесся шум — это Анатолий вернулся домой навеселе.

Как ни удерживала его мать, сын все же ворвался к дремавшему отцу.

— Проснись, папа! Послушай меня, господин член судебной палаты! Ты ведь человек совести, как же ты можешь допустить, чтобы твоя дочь — Анастасия Леонтьевна — отбивала мужа у законной жены? Это ведь безнравственно… Недостойная она, твоя дочь, выходит?

— Что случилось? — поднявшись с кушетки, еще не совсем очнувшись от сна, спросил Леонтий Иванович.

— Толя, сын мой… Да что это с ним творится в последнее время! Вот несчастье! Ты, Леонтий, уж прости его, не сердись! Он, видимо, нездоров, — причитала мать.

Леонтий Иванович недоумевающе смотрел на них.

— Толя не в себе, Леонтий… Надо бы посоветоваться с врачом. Настюша, сделай одолжение, вызови врача. — Заметив, что дочь и не собирается выполнить ее просьбу, Серафима Гавриловна вдруг прикрикнула на горничную: — Чего стоишь как мертвая! Позови скорей доктора Бронштейна.

— Не нужны мне евреи-врачи! Они зарезали Андрюшу Ющинского… — зарыдал вдруг Анатолий, обдавая всех запахом спиритуозного дыхания.

— Глядите-ка, расплакался, до чего милосердная душа!.. Зарезали Ющинского… — глядя в упор на брата, проговорила Настя. — Понимаешь, папа, чуть только студенты или рабочие слегка подымут головы, так голубевы и компания начинают обвинять евреев во всех смертных грехах — знайте, мол, где все зло зарыто…

— Слышите, о чем говорит крамольница? — Анатолий ударил кулаком по столу и заорал во весь голос: — Замолчи! Твои слова — прямая защита евреев и всех агитаторов!

— Пойди же, — вновь обратилась мать к горничной, — позови доктора.

— Не желаю доктора! Не нужен он мне! — вопил Анатолий.

— Тут нужен психиатр, а не терапевт… — заметил Леонтий Иванович.

— Я вовсе не сумасшедший, отец. Да будет тебе известно, что твоя дочь открыто флиртует с хохлом, у которого есть законная жена и ребенок. Ты не имеешь права прощать ей это…