Преодоление - [11]

1

Пошел четвертый год войны, когда он совсем неожиданно, не сумев даже предупредить Нину, заехал после госпиталя в Ленинград. С трепетным волнением вступил на улицы города.

Поезд пришел вечером, но было светло. Ходили редкие трамваи. Он пошел пешком по малолюдному, удивившему его чистотой Невскому. Купил пачку папирос «Богатырь» у безногого, сидевшего на каточках инвалида, продававшего и поштучно и пачками папиросы. Закурил жадно и зашагал с необычной легкостью и радостью по старым тротуарам.

К дому подходил медленно, сдерживая себя.

Дверь открыла незнакомая женщина. Раньше он не видел ее в квартире. Поздоровался с ней. Она сухо ответила и ушла в свою комнату по коридору, не спросив ни о чем вошедшего.

Большая передняя в квартире была светлая, с окном во двор. Рядом кухня — раньше уютная и веселая, а теперь пустая и холодная, безлюдная. По углам, и в передней и в кухне, сложены дрова, опутанные проволокой. Он мельком заглянул в кухню… Потом прошел по коридорчику и с какой-то непонятной самому робостью постучал в знакомую дверь. Стука его не услышали. Он помедлил и нажал на медную ручку старинного дверного замка. Дверь открывалась вовнутрь, и от взора его заслонялась часть комнаты, где стоял стол.

Он сделал три неуверенных шага в глубь комнаты и остановился с вещевым мешком в левой руке.

За столом сидели двое военных в морской форме, Нина и Лидия Александровна.

Его, похоже, не узнавали. Нина немо уставилась на вошедшего. Не двинулась на стуле, осталась словно пригвожденная. В руке застыла вилка с кусочком консервного мяса… Лидия Александровна медленно, как навстречу страшному и неотвратимому, чего уже нельзя избежать, поднялась из-за стола…

Костромичев глядел на жену и тещу с растерянной, недоуменной улыбкой. «Что же вы?..» — спрашивали глаза.

Моряк помоложе, с погонами капитана третьего ранга, сердито, по-хозяйски угрожающе, вскинул глаза на непрошеного гостя, спросил:

— Вам что надо? — Приподнялся было.

Но второй, постарше, остановил его жестом руки.

И тут Нина, с искаженным нервной улыбкой лицом, уронила вилку, вскочила с места. Помедлила, не зная, на что решиться, и выбежала, закрыв лицо ладонями, в другую комнату, так хорошо знакомую Костромичеву.

А он продолжал безмолвно стоять, начиная уже догадываться, но еще не веря догадке…

«Может, родственники или хорошие знакомые… что же тут такого. А Нина от неожиданности…» — надеждой перебивала подозрения благодушная мысль.

Лидия Александровна металась возле стола, стала было предлагать свой стул, бессвязно что-то говорила, Совсем растерялась и села на место.

Костромичев с чувством оскорбленного, униженного человека дернулся было в гневе к сидевшим за столом морякам. Бросил на диван жиденький вещевой мешок, опустил освободившиеся руки вниз, правая инстинктивно потянулась к поясу.

— Вояки… — прошипел в бешенстве.

Моряк помоложе, теряя самообладание, поспешно выхватил пистолет.

Второй моряк, с погонами инженера, спокойно глядел на майора-фронтовика… И вдруг на что-то решившись, резко обернулся и ударил по руке своего товарища. Пистолет выпал.

Лидия Александровна с криком бросилась к Костромичеву, повисла на нем.

— Коля, Коля, не надо… Коля, не надо… прости нас.

И оттого, что она обратилась к нему, называла его по имени, просила простить, разом что-то смягчилось в нем.

«К чему это все? Ради чего?.. Что этим решишь?..» — подумал устыженно.

Отстранил тещу, подошел к дивану и сел…

Моряк помоложе хотел было поднять свой пистолет, но второй шаркнул ногой и отбросил пистолет к дивану, к самым ногам Костромичева.

Костромичев поглядел с презрением на оружие, из которого наверняка ни разу не выстрелили по врагу, но вот могли выстрелить в него, уже не раз раненного врагом. Пнул ногой пистолет обратно в сторону моряка, сказал инженеру:

— Пусть возьмет…

Инженер, щадя самолюбие товарища, поднял пистолет.

— Спрячь, — бросил ему.

Костромичев посидел немного, борясь уже с возникшим желанием повернуться и уйти. Но пересилил себя, снял пилотку, отодвинул от себя вещевой мешок. Хотел было закурить, но сдержался.

Сидел, бросив ненужные руки на колени, ждал молча.

За столом тоже выжидательно молчали, даже движений не было. И дыхание, казалось, затаилось. Лидия Александровна стояла посреди комнаты… И у Костромичева от виноватого молчания их всех и неподвижности окончательно прояснились мысли. Отпала нерешительность, и он свободно, удивляясь такому их поведению, улыбнулся, иронизируя и как бы сочувствуя и морякам, и теще, и жене…

— Вижу, — сказал он, — не вовремя явился. Не дал спокойно добрым людям пообедать…

Его улыбку и перемену в настроении принял инженер. Посмотрел доверительно ему в лицо. И Костромичев уловил в его взгляде сочувствие и сострадание. И у второго дрогнуло что-то в лице. Оно освободилось от напряжения и ожидания опасности. Но сочувствия во взгляде того, второго, не было. Мелькнула даже ехидная ухмылка: «Вот так… видишь все сам…»

2

Костромичеву от этой скрытой, еле заметной ухмылки стало опять как-то не по себе… Пришли на ум соленые солдатские анекдоты, россказни побывавших в тылу фронтовиков о чужих и своих женах и невестах… Тогда там, на фронте, думалось, что тебя-то уж это не коснется… А вот вышло все, как в анекдоте: вернулся муж, а у жены хахаль.