Преодоление - [12]

В анекдотах-былях и разные варианты исхода подсказывались. Все там было — и трагедии, и издевки над неверной женой, и просто поспешный уход мужа от коварной жены. Но в этих случаях оскорбленным оказывался уже сам хахаль. Муж вроде бы даже с радостью оставлял ему свою жену: «Вот и возьми ее у меня, будь любезен. Спасибо, выручил…»

Костромичев поймал себя на мысли, что этими анекдотами солдаты готовили себя к возможному и в их судьбе. И его, выходит, эти анекдоты тоже подготовили…

«А что, собственно, связывает меня с ней?..» — взяла верх мысль над всеми драматическими и трагическими исходами. Вслух он сказал сидевшим за столом, уже откровенно улыбаясь:

— Ну что же, солдату все ясно… Объяснений, пожалуй, действительно не требуется.

Эти слова все и обнажили разом. Неясного ничего не оставалось. Лидия Александровна, вздохнув, мирясь с бедой, опять встала, как бы намереваясь что-то делать. Но, не найдя дела, не отходя от стола, повернулась в сторону Костромичева и сказала о самом большом горе, которое случилось у них за это время, — о смерти мужа.

— Да мы ведь писали тебе, Коля… Сколько народу-то с голоду умерло, страшно сказать…

Костромичев почувствовал, что этим она хотела еще и оправдать поступок дочери.

Моряки молчали, явно задетые ее невольно высказанным признанием.

Нина, услышав разговор матери, не сдержалась, вскрикнула. Вырвалось отчаянное, со стоном, рыдание. Испуганный ее криком, там же, в другой комнате, заплакал ребенок…

Лидия Александровна, избегая взгляда Костромичева и относясь к нему как уже к постороннему, заторопилась в комнату к дочери. Моряки проводили ее взглядом. Плач ребенка освобождал их всех от тягостного объяснения.

Все так само собой и определялось. Костромичев был здесь уже лишним человеком. Но это он понял немного позже. Вернее, сразу как-то еще не хотелось с этим мириться…

Услышав младенческий плач, он не поверил было своему слуху. Все в нем сжалось, онемело от этого плача. И, еще не доверяя сердцу, попытался рассуждать хладнокровно:

«Неужели ее ребенок… Значит, от этого…» — невольно взглянул на «этого»… Тот тоже глядел на него.

«Значит, правда…» — уверился Костромичев.

Противное и унизительное чувство обманутого и оскорбленного бросило его в жар. «Да, я тут чужой…»

Инженер-капитан подвигался на стуле, достал из пластмассового портсигара папиросу, размял ее в коротких пальцах, встал и вышел на середину комнаты, явно обеспокоенный и сострадающий.

Капитан остался сидеть и был, как показалось Костромичеву, равнодушен к тому, что происходит. Только искоса, с любопытством, бросил раза два взгляд на диван, где сидел Костромичев, и опять вроде бы улыбнулся скрытой, злорадной и нехорошей улыбкой.

«Так, вот ты какой, — пришла нелестная мысль об этом человеке. — Тебя как бы и не касается, что тут происходит, чистенький остаешься…»

Тот потупил взор, будто угадал мысли майора. И вроде обиделся, что так думают о нем. И Костромичев усомнился в своих предположениях, невольно взглянул на инженера: «Неужто ты?..»

Инженер был полноватый, лысеющий уже человек, с темным, слегка утомленным лицом, но быстр и энергичен. «Такие могут и это…» — решил про себя Костромичев.

Уловив его взгляд, инженер шагнул к дивану. Костромичев мирно сидел. И это его смирение подкупило инженера. Он сказал:

— Объяснения даст само время, майор. — Сказал, как ему, наверное, подумалось, самое важное. Но тут же осекся, неловко смолк, встретив явно презрительный взгляд обманутого мужа. Понял, что сказал не что иное, как ходячее, пошлое: «Война все спишет…»

По жестам, по выражению лица инженера Костромичев угадал, что виновник все же тот, молодой. И невольно вскинул взгляд на «того»… Застал на его лице откровенную улыбку-издевку, которую он не сумел скрыть от быстрого взгляда Костромичева.

А инженер, обескураженный, хотел исправить свою оплошность:

— Да не в том дело, майор… — Помолчал, прошелся к окну. — Время нужно, чтобы самому все взвесить и понять… А так ведь можно и дров наломать, оправдываясь войной. Кто знает, может, сам же и придешь к выводу, что жалеть-то и не стоит совсем… что так вышло. Да и ничего уже не вернешь…

В словах сквозила прямота и жесткость. Но в то же время Костромичев уловил и сочувствие… И потому сдержанно промолчал. А инженер еще раз зачем-то повторил:

— Может, и не надо так уж жалеть… — Он не скрывал, что держит сторону вернувшегося с фронта мужа.

Костромичев и об инженере подумал недоброе: «Ты сам-то к матери ее, что ли, ходишь?.. Этот к дочери, к моей жене, а ты, значит, к ее матери, моей теще… К матери, по-твоему, можно, вдова… Ничего не скажешь, хорошая у вас война, чего доброго, еще и жалеть будете, когда она кончится…»

Но и тут промолчал, только едко усмехнулся, глядя и на инженера, и на его сотоварища по такому делу. Инженер опустил взгляд, а тот выдержал. Но в этом его взгляде было и трусливое опасение: «Фронтовик всякое видел… И смерть. Такому море по колено…» Инженер тоже не мог не побаиваться, потому и предупреждал осторожно, что все время решит…

«Не предупреждай меня, пожалуйста, — ответил Костромичев мысленно на эту свою догадку. — Не унижусь. И вы оба будьте спокойны. Не пристрелю вас… Без того навидался смертей… А уж ваши-то смерти совсем мне ни к чему…»