Прелюдия к очарованию - [40]

– Что вам от меня нужно? – с трудом переводя дыхание, проговорила Санча. – Разве вы не знаете, что закон сурово наказывает за похищение людей?

Выражение лица Паоло ничуть не изменилось.

– Извините, синьорина, – сказал он почтительно. – Вы должны пойти со мной.

– Куда? – спросила Санча, которая одновременно почувствовала и страх, и радостное возбуждение.

– К графу Малатесте, синьорина. Синьор хочет с вами поговорить.

– Мне нужно домой, – воскликнула Санча, энергично качая головой. – Мои… друзья… они станут волноваться…

– Пошли!

Паоло подтолкнул Санчу, и хотя она запротестовала, громко звать на помощь воздержалась. Увидев стоявшую у ближайшего моста моторную лодку, Санча вновь забеспокоилась, понимая степень риска, на который шла.

Но теперь что-либо предпринять было уже слишком поздно. Паоло, по-видимому, все равно не отпустил бы ее, а владея местным языком, мог без труда убедить любых потенциальных спасителей, что они напрасно тратят свое драгоценное время. Кроме того, представлялось нелепым так тревожиться. В конце концов они жили в двадцатом столетии, а не в эпоху Медичи, и если на ум приходили слова Тони о готовности слуг убивать ради благополучия своих господ и о страшных подземных темницах, то это означало только, что у нее чересчур разыгралось воображение. Ожидание какого-то действия порой страшит сильнее, чем само это действие.

Но когда Паоло открыл тяжелую дверь дворца и жестом пригласил Санчу войти, у нее опять возникло сильное желание как-то обезопасить себя.

– Надеюсь, вы понимаете, что я подам официальную жалобу, – сказала она слегка дрожащим голосом.

– Как вам угодно, синьорина, – ответил Паоло равнодушно, указывая на лестницу.

Наверху, через приемную, в которой они когда-то впервые познакомились с графом, ее провели в просторную гостиную, где зажженные через определенные интервалы лампочки освещали мягким светом великолепную обстановку, отражаясь от серебряных и золотых вещей и полированных поверхностей. Хотя уже начался летний сезон, от дождя воздух сделался влажным и прохладным, и в мраморном камине весьма кстати весело горел огонь, распространяя приятное тепло и бросая яркие блики на внутреннее убранство комнаты.

Когда они вошли, граф полулежал на низкой кушетке перед камином и выглядел очень красивым в темно-синей шелковой рубашке и светло-голубых замшевых брюках. Увидев Санчу, он моментально встал, отпуская Паоло легким движением руки. Дверь за ним закрылась, и они остались вдвоем.

Санча понимала, что выглядела она не особенно респектабельно. На пристани укрыться от дождя было негде, головной платок давно промок насквозь, волосы потемнели от влаги и свисали беспорядочными прядями.

Мокрым было и пальто, однако под ним все осталось относительно сухим.

– Снимите пальто! – произнес граф холодно и повелительно.

Санча не пошевелилась, а лишь смотрела молча на него со спокойным – как она надеялась – безразличием.

Прошло несколько мгновений, но Санча продолжала неподвижно стоять, лишь еще сильнее проступила на лице краска. Тогда граф подошел к ней, уверенными движениями расстегнул пояс и пуговицы, и пальто, соскользнув с ее плеч, бесформенной кучей легло на пол у ее ног. Потом он снял промокший платок и провел всеми пятью пальцами сквозь влажные мягкие девичьи волосы, раздвигая слипшиеся локоны, чтобы они быстрее высохли.

Все это время Санча не шелохнулась, едва отваживаясь дышать из боязни, что он почувствует горячее желание, охватившее ее при прикосновении его пальцев. Ей безумно хотелось прильнуть к его мускулистому телу, ощутить страстную и нежную ласку его смуглых сильных рук. Неважно, что вчера граф был с Яниной Румиен и что француженка, по всей вероятности, являлась для него именно тем, о чем говорила Элеонора.

Значение имел только он сам, его близость, безудержное влечение, которое он возбуждал в ней.

Оставив волосы, он теперь ласкал ее шею, одновременно мягко поглаживая большими пальцами мочки. Невольно подняв глаза на графа, Санча увидела его потемневшее лицо и горящие неистовым огнем глаза.

Наклонившись, он играючи коснулся губами уголков ее губ; подчиняясь нахлынувшему безумному желанию, он крепко прижался к ее губам, лишая Санчу воли к сопротивлению. И граф продолжал целовать, и казалось, что вместе с этими разрушающими душу поцелуями к нему переходит вся ее внутренняя сила, заставляя ее, обессилившую, судорожно цепляться за него.

– Боже мой, Санча, – пробормотал он, перебирая пальцами ее шелковистые волосы. Затем сняв блузку с нежного плеча, он припал губами к бархатистой коже. – Боже мой, как я хочу тебя. Ты даже не представляешь, как я жажду тебя!

С трудом Санча очнулась от грез; что-то в его голосе проникло сквозь толщу сладостного забытья, которое обволакивало ее всякий раз, когда он обнимал ее. Да, он хотел ее, и она также хотела его. Это правда. Но ни одного слова любви не слетело с его губ. За кого он ее принимал? Какого же низкого мнения он был о ней, если так открыто говорил о своих вожделениях?

Едва сдерживая рыдания, Санча вырвалась из его объятий и, застегнув дрожащими пальчиками кофточку, отошла к камину, подальше от будоражащих кровь соблазнов.