Прелюдии и фантазии - [111]

Потребность в языке

возникает в тот момент, когда мы верим, что — не одни.

ЭВОЛЮЦИЯ

Ветрено, и температура соответствует цифре сезона. Окна нараспашку. Зимой наметает сугробы, зато что ни лето — ползучие растения обновляют путь: пробираются на ощупь, поднимаются по стене, оплетают кресло, в этой живописи провожу дни — по-царски. Запах их способен свести с ума входящую в комнату женщину, и сводит.

Воздух теряет свежесть после первого глотка, поэтому дышать нужно, глотая понемногу тут и там, расстояние между воздушными потоками приходится соблюдать, как правила дорожного движения. Куда проще впустить ветер в комнату и жить с ветром.

У соседей звенят ложки. Глава семейства извлекает праздничный звук, тронув бокал лезвием ножа. Требуя тишины.

Но какая, к ерепям, тишина?

Летучая мышь, попискивая, несёт в когтях мышь не летучую.

Близко, и в некотором отдалении, и далеко, и очень далеко вертятся колёса машин. Летят самолёты. Люди поют и любят. Стреляют. Едут. Из моего окна на слух можно распознать карту города: экономическую, политическую и геологическую, включая залежи полезных ископаемых.

Всё звучит. Жизнь — побрякивает в теле — звучит. Происходит.

Тель-Авив уходит под воду. Апокалиптическое: резиновые сапоги, лодка на моторном ходу. Издали видел двух малайцев, переходящих улицу вплавь.

Ангелы, управляющие погодой, пишут коллективный пасквиль в Верховную Раду — как бурлаки Нептуну.

Гремят колёса, хлопает парус небес.

За окном чокнутая луна — как у Гоголя.

Летят самолёты и птицы, за стеной людей казнят по телевизору. В комнатах зажигаются лампы Павлова.

У человека в результате производственных отношений во лбу вырастает цоколь. По капле не выдавишь — не прыщ, и врачи бессильны, остаётся корчевать самому — заживо, с проводами. Электрик — моё кредо, монтёр высоковольтного. эволюция Говорят, будет третий глаз — как у Шивы. Прожектор духовных энергий. И тогда я, крейсер аврора, непотопляемый, с орудием вселенского добра наперевес выйду навстречу хулителям и лжепророкам.

Скоро выведут новый вид — homo ficus, чтоб стоять в кабинетах: радовать глаз и озонировать воздух. Экологически чистый способ воспроизводства, притом — качественное освоение внутреннего пространства помещений с низкими потолками. Баухаус. В офисах люди чернеют со временем и становятся так или иначе похожи на комнатные растения, увядая окончательно под конец производственной деятельности. Почему не приспособить их к новому жребию от рождения, почему не выращивать человеков, как у Герберта Уэллса, в кадках?

Вот окна соседей слева осветились, я заглянул к ним: Людмила, Иван да Марья. Людмила родила Марью. Иван любил Людмилу, чтоб она родила Марью. Без его любви она б не родила. Марья любит Ури. Ури полюбит Марью, и Марья родит Шимона.

Ничего из ряда вон выходящего.

Но если вместо всего этого опылить ивановой пыльцой пестик Людмилы в лабораторных условиях, Марья уже не будет страдать от несчастной любви в 20 и болезни Альцгеймера в 60. Перестанут запрещать детям до 16-ти любоваться любовью, и даже напротив — принесут Марью и Шимона в класс, и преподаватель ботаники начертит на доске схему их личных обстоятельств.

Футурология.

Вышел на тропу войны, углубился настолько, что позабыл, на чьей стороне воевать. Ступил на тропу, помня о себе, но увлёкся пейзажем и всё позабыл: деревья как поставленные торчком вёсла в тумане, горизонт на расстоянии вытянутой руки, компас зашкаливает, под ногами влажно, потно, звук — боевая поступь: шаг — всплеск.

Вокруг ни души, ни зги.

Ночь, самое время для боевых действий. В полчетвертого, где бы ни оказался, ты — в тылу врага.

Словно в детстве, в разгар игры в прятки — ночью, один-одинёшенек на тропе войны.

И вот, наконец, зажмуриваешься и начинаешь вести отсчёт: РАЗ на этом можно было бы остановиться, наверное, даже следовало бы остановиться: люди честные, совершенно отдающие себе отчёт в том, что происходит, считают до одного, но все скажут: мы так не играем, что за идиотские шутки, кто так считает, мы не успели спрятаться, так и скажут, и вот, приходится, скрепя сердце, после некоторых колебаний, объявить ДВА в конце концов недалеко от истины, делиться нужно (сказала амёба), нельзя быть жадным — всё себе да себе, опять же — без полноценного общения звереешь, прелести любви и т. п., беда в том, что смертельно хочется обратно, но обратно пути нет, поэтому ТРИ кто не спрятался, я не виноват, классический сандвич — пол, потолок и то, что между, задерживаться не будем: ещё не динамика, уже не статика, скука смертная, поэтому сразу ЧЕТЫРЕ извините, терпение не железное, уже иду искать, извините ещё раз.

Заглядываю в консервные банки и бельевые шкафы, на дно лодки, в жерло водосточной трубы, шарю за холодильником, поднимаюсь по верёвочной лестнице на эльбрус, погружаюсь в марианский колодец при помощи железного батискафа, просеиваю пески марса, рассматриваю атомы газов и жидкостей в микроскоп, посылаю экспедиции на экватор.

В складках одежды рыщет ветер, псы — в мусорных баках, хакеры взламывают базы данных, секретарша просматривает корреспонденцию шефа, больной заглядывает в пасть стоматолога.