Прелесть - [2]

Он остановился. Опять что-то глухо упало на землю. Он еще немного постоял в нерешительности, с надеждой оглянулся вокруг, и никого не обнаружив, обреченно ступил под арку. Все стихло. Опасаясь эха, — он почему-то знал, каким громким оно бывает в арках, — старался не шаркать. Встал у стены, чтобы не проектироваться на освещенную улицу, и заглянул внутрь. Чуть правее, на углу газона, между скрюченными кустами, поближе к детской площадке увидел человека. Рядом стоял мусорный ящик, и с этого расстояния только он один и задавал масштаб. Человек был наполовину выше ящика и отсюда, из-под арки, казался гигантом. Гигант неподвижно склонился над темным бесформенным холмиком.

Холмик зашевелился и, постанывая, начал приподниматься. Казалось, из некой фантастической смеси, составленной из грунта и темноты, вылепливалась человеческая фигура.

Появились ступни, колени, торс, неведомый скульптор переходил к бюсту, но вдруг остановился. Хотелось, чтобы фигура росла дальше и, по крайней мере, выросла бы вровень с гигантом. Но теперь стало ясно — продолжения не будет, а все что получилась, так это худенькая маленькая девушка. Гигант схватил левой рукой девчушку, а правую отвел для удара.

— Ну… — выдавил, еле сдерживая свирепость кулака, мужик.

— Сволочь, — сказала девушка и захлебнулась от сильного удара в грудь.

Она как-то обмякла, и мужик еще прибавил два раза с тупой невыносимой монотонностью. Потом отпустил левую руку и снова появился холмик.

Все поплыло, как будто мир стал легче воздуха. Почему она не кричит, почему не позовет на помощь, стучало в его умной голове. Он осмотрелся опять. Светились окна, не так много, но все-таки были, хотя, конечно, за плотно закрытыми ставнями нельзя было услышать этого безумного девичьего упорства. Страх сковал его, он стоял, не смея шагнуть вперед, но и уйти уже не мог.

Что делать? Почему так? Отчего она так себя ведет, словно не верит в поддержку со стороны? Теперь скульптор совсем не спешил, да и вышло у него совсем кривенько, скособочено, будто позабыл мастерство. Она уже не стояла, а покачивалась на полусогнутых ногах, потом как-то выправилась на минутку и плюнула вверх в лицо изуверу. Что же она делает, разве ж так можно, нет и нет, ведь это больно — так упрямится, ну уйди, убеги или хотя бы закричи. Истязатель, не успев от ярости придержать жертву, ударил так, что она отлетела метра на два и хлюпнулась там, ударившись о край песочницы. Потом медленно подошел, постоял секунду и принялся бить жертву ногой, сначала яростно, исступленно, со злобой, а потом уже от ненависти, может быть, и к себе, а совсем позже как-то по инерции, монотонно и бессмысленно. Удары были почти беззвучные, как бы мертвые. То есть били-то по живому, больно и глухо, без киношных эффектов. Невозможно было представить, что она могла выжить, и казалось, что внутри у неподвижного наблюдателя все горело. Он физически ощущал, как лопаются сосуды, как растекается свекольная жидкость, заполняя легкие подрагивающие ткани. Все почернело, и он припал на колено, до боли сжимая кирпичный косяк.

Вдруг за площадкой послышались другие голоса. Оказались, какие-то хмельные парни и девушки. Видно, компания шла с вечеринки. Сильные, чуть пьяные люди. Двое, заметив побоище, подошли к жертве. Подняли.

— Не трожь… — крикнул мужик.

Теперь казалось, что и он был пьян. Или он сам вдруг прикинулся пьяным.

— Ты что с бабой наделал? Ты ж ее убьешь! — сказал один из парней.

— Это моя баба, не трожь… — мужик совсем уже качался, будто еле стоял на ногах.

— Ладно, иди проспись.

Второй парень довольно сильно оттолкнул изверга и, подхватив девчонку, пошел в сторону. Та вначале тащила по земли свои ноги, потом как-то ожила, встала, выдернула руки и сама пошла за компанией. Мужик постоял немного, вытер ладонью лицо, стряхнул что-то наземь и побрел в другую сторону.

Никого не осталось. Только неподвижное скрюченное тело под аркой. Он видел эту фигурку со стороны, как будто сам был чем-то другим, да он и вправду стал совсем не человек, с душой и телом, а только одна душа. Да ведь это смерть, мелькнуло в измученном мозгу, и он проснулся. Стояла ночь или очень раннее утро, надо было собираться в путь.

3

— Я тебя спрашиваю, был запах или нет? — крикнул в трубку Воропаев.

— Запаха не было, а дух был. Даже, я бы сказал, душно было, Вениамин Семенович.

Что он такое несет, подумал Воропаев, сам наверно надышался.

— Что ты несешь, Заруков, говори прямо: газом пахло или нет, химиков вызвали?

— Химиков вызвали, газ не установлен, ну еще проверяют, но по-моему, обычная потеря сознания от духоты. Удушье, Вениамин Семенович. Восемь человек вынесли… движение восстановлено.

— Да плевать мне на движение, люди живы?

— Вам лучше прямо в клинику, в первую градскую.

Воропаев выругался и бросил телефон на сиденье. Завел мотор, да призадумался, словно васнецовский витязь из рекламной паузы. Копьем всадник водил как первоклассник по писанному на камне тексту.

Электричка пришла на Ленинградский. Значит, скорая будет ехать минут тридцать. Мне же лучше по Ленинскому. Воропаев кинул фонарь на крышу и рванул на Миклухо-Маклая.