Сквозь волнистые туманы, расстилавшиеся над сентябрьским Подмосковьем, неслась первая электричка. Она уверенно рассекала утреннюю прохладу и сверху казалась упрямой зеленой гусеницей, в голове которой поблескивали два удивленных глаза. Стройное, суставчатое тельце грациозно изгибалось вдоль серебристых нитей железной дороги, огибая золотистые поля с березовыми островами, поспешая привезти в столицу страшный груз третьего вагона. На последнем перед Москвой полустанке из третьего вагона вышел коротко стриженный худощавый господин в черных очках. Правая его рука была как-то неестественно отодвинута от туловища и неподвижна, будто там под мышкой он что-то прижимал. На платформе сидела нищенка с грязным мальчиком. Та, словно магнитная стрелка, провернулась вслед за ним, указуя протянутой ладонью. Неумно ранним утром искать милостыни, и следовательно, эта женщина и ее сын так тут и проспали всю ночь, а теперь уже решили воспользоваться первым прохожим. Гражданин почти скрылся в тоннеле, когда мальчик вспорхнул с острого маминого колена и быстро догнал его, схватив за локоть цепкими грязными пальцами:
— Дядь, дай денег на хлеб.
Дядя полез свободной рукой в карман.
— Не думайте, что я попрошайка — я их могу заработать, — мальчик взял неожиданно крупную купюру и сконфузился.
— Бог с ними, — великодушно бросил дядя и повернулся.
— И с нами.
— Что с нами?
— Он.
Дядя снова попытался уйти, но мальчишка продолжил:
— Я теперь тоже не верю в Бога.
Дядя с интересом повернул лицо к мальчику.
— Я много думал, и теперь тоже в Бога не верю. — повторил мальчик, пытаясь разглядеть недоумение за черными очками незнакомца.
Но истинная реакция гражданина была скрыта, ибо остатки лица вне черных стекол ничего не выражали.
— С чего ты взял, будто я не верю?
— Да вы про деньги сказали: черт с ними.
— Разве?
— Точно.
Мужчина прижал оттопыренную руку и повернулся.
— Если захотите еще поговорить, приходите, мы тут с Дашкой всегда работаем. Она под мать, я — под сына.
Дальше господин в очках вышел через тоннель к автобусным остановкам.
На безлюдном фоне желтый «Икарус», окутанный клубами дизельного дыма, уютно урчал, приглашая войти открытыми дверьми. Рядом с остановкой сидела пегая, с черным в форме Латинской Америки пятном на лбу, дворняга. Гражданин потрепал ее по загривку и достал сигарету. Здесь уже выяснилось, что под курткой он прятал обычный полиэтиленовый пакет с желтым кругом на синем фоне. Собака доверчиво прижалась, заглядывая в черные, ничего не отражавшие, очки.
— Как тебя зовут?
Собака вильнула хвостом, но промолчала.
— Ты не Мескалито, и там, — гражданин показал рукой на Мытищи, — не Аризона. Ты Умка. Умкой тебя зовут, — человек нарек пса и выстрелил сигаретой под автобусное брюхо.
— Мне пора.
Он запрыгнул в автобус, и собака последовала за ним. Когда автобус тронулся, гражданин снял очки и щурясь, стал смотреть на уплывающий мимо пейзаж. Сбоку пригревало последнее солнце короткого русского лета, а снизу шло собачье тепло. Он расслабился, и очки выпали из рук. Теперь обнаружилось, что с обратной стороны стекла были тщательно заклеены плотной черной бумагой. Такую применяют в фотографии, чтобы уберечь от случайного света нежную чувствительную поверхность.
Сначала ему показалось, что где-то рядом, в глухой подворотне, роняют на землю мешки с песком или цементом. Он остановился, оглянулся.
Вокруг никого. Поздний вечер. На соседнем столбе с монотонным гудением сиротливо трепыхалась неоновая лампочка, едва освещая кирпичную арку, уходящую куда-то в темень старого московского двора.
Почти вся ее электрическая энергия уходила в нервное зудящее звучание. Снова хлюпнуло, и кто-то выматерился. Впрочем, слышно было плохо, звук шел как из бочки или из колодца. Ему даже почудилось, что на этот раз мешок, ударившись об асфальт, екнул. Так екает мягкая детская игрушка, когда на нее наступишь спросонья. За спиной послышались шаги. Он повернулся и облегченно вздохнул. Запоздалый пешеход направлялся прямо в арку. Даже в полумраке было видно, что человек крупный, взрослый, походка уверенная, и идет, посвистывая. В шагах пяти прохожий заметил его тощий силуэт, но даже и не вздрогнул. Через несколько мгновений упал очередной мешок, и теперь с явным женским воплем. Незнакомец остановился и стал тоже прислушиваться.
Какое-то время было тихо, и они оба так и стояли, не говоря друг другу ни слова. Потом послышалась серия глухих ударов, будто там, в подворотне, тренировались на боксерской груше. Но, конечно, этого не могло быть в таком странном месте, а, скорее всего, там выбивали старый пыльный ковер.
— Будешь еще, сука? — четко и ясно донеслось из подворотни.
Вместо ответа опять уронили мешок.
— Мразь, — тихо сказал незнакомец, сплюнул и, надеясь обойти дом с другой стороны, растворился в ночи.
Он остался один на один с этой лампочкой, аркой и хлюпающей подворотней. Сначала тоже шагнул вослед за незнакомцем, тем более ему и надо было идти прямо, мимо этого дома, ведь уже поздно, а он и так задержался, а завтра ни свет ни заря вставать. Но здесь опять раздался голос, теперь явно женский или детский, но какой-то немного хриплый, будто говорившему что-то мешало в горле.
